Неясно, было ли это скандальное мнение показано Гуверу, но, несмотря на это, личное письмо Дикинсона привлекло его внимание, и он хотел получить ответы на некоторые вопросы. Браун передал Хаскеллу инструкции Гувера по опросу мнения московского персонала по ряду деликатных тем, и хотя никаких объяснений этой необычной просьбы дано не было, люди на Спиридоновке, 30, сразу догадались, что за этим стоит. Хаскелл телеграфировал Брауну в ответ: «Я надеюсь, что вы не основали свое беспокойство на каких-либо заявлениях, сделанных доктором Дикинсоном, чьи многочисленные особенности и общее отношение во время пребывания в России убеждают меня, что он некомпетентен в непредвзятом и точном отчете о ситуации. Он покинул Россию в угрожающем настроении».

Говорили, что Хаскелл чувствовал себя униженным и обиженным из-за того, что Дикинсона воспринимали всерьез, потому что он знал, что это косвенно ставило под сомнение его суждения. В свою защиту он привел показания московского лоялиста, который решил, что «ни один полностью здоровый человек» не мог вызвать у Шефа полиции таких опасений. Таким образом, они бросали тень на психическое здоровье Дикинсона, что является проверенным временем методом дискредитации своего врага, хотя в данном случае обвинение, возможно, не было полностью необоснованным. Моуэтт Митчелл из лондонского офиса был в Москве несколько недель спустя и услышал достаточно, чтобы убедить себя в том, что Дикинсон действительно перегнул палку. Из того, что он сказал Брауну, складывается впечатление, что бывший драматург все-таки не совсем отказался от театрального искусства:

Кстати, здесь ходит много историй, которые доказывают, что Дикинсон был немного параноиком — у него были приступы плача, он садился на пол и устраивал истерику в кабинете Хаскелла, потому что он не получал лечения, на которое, по его мнению, имел право, нецензурно выражался с одним из мужчин в Самаре, в результате чего его опрокинули на спину, и так далее. Неудивительно, что присутствующие здесь люди обижены на его критику — и они сразу же определили источник телеграммы Шефа.

Независимо от того, был Дикинсон сумасшедшим или нет, Гувер нуждался в подтверждении того, что его утверждения не имеют под собой оснований. Браун решил отреагировать на опасения шефа, телеграфировав ему напрямую 5 февраля. Да, он верил, что, спасая жизни, американская помощь голодающим оказала неизбежный эффект стабилизации советского правительства. Что касается того, контролировало ли это правительство АРА:

«Тенденция передавать управление в руки россиян, по-видимому, верна и, возможно, когда-то была в значительной степени верна и почти наверняка была направлена на это». Тем не менее, российскому подразделению теперь удавалось держаться самостоятельно, и не было никаких сомнений в том, что «наши основные рабочие места — кормление детей и денежные переводы продуктов питания — продвигаются вперед, и что мы сейчас выполняем эту работу и будем продолжать это делать».

Браун предположил, что голод был вызван «экономическими причинами в прошлые годы в сочетании с нынешними естественными причинами». Вопрос Гувера о происхождении голода был далек от чисто академического. Он, очевидно, понял использование Дикинсоном слова «экономический» как означающее, что нынешняя катастрофа, которая была вызвана не просто прошлыми действиями большевиков, была увековечена продолжающейся политикой, такой как конфискация зерна, даже когда АРА импортировала продовольствие в страну. Браун возразил, что, по крайней мере, на бумаге налог московского правительства на крестьян составлял всего лишь стандартные 10 процентов от их продукции — что и близко не соответствует масштабам военных реквизиций коммунистов.

Хаскелл в своей первой телеграмме Гуверу в октябре недвусмысленно заявил, что голод был в первую очередь результатом правительственной эксплуатации крестьянства, отвергая как «нелепое» предположение о том, что в значительной степени виноваты засуха или военные операции. Но в телеграмме от 15 февраля, отправленной по запросу инквизиции Гувера, он утверждал, что голод был вызван главным образом «естественными» факторами, усугубленными экономическими. В других вопросах тон полковника был вызывающим. Он отверг идею о том, что АРА находится под каблуком у большевиков, и заявил, что советское правительство «абсолютно» придерживается Рижского соглашения. Ни Хаскелла, ни его сотрудников не попросили ответить на вопрос о том, способствует ли американская помощь укреплению советской власти, поскольку Лондон счел этот вопрос слишком деликатным, чтобы передавать его в Москву телеграммой.

Для того, чтобы опросить американский персонал в соответствии с требованиями Начальника, Хаскелл распространил анкету среди всех начальников подразделений и районных руководителей. Позже лондонский офис выразил сомнение относительно ценности этого опроса, посчитав, что вопросы были сформулированы в наводящем ключе. Что касается важнейших вопросов, то большинство респондентов согласились с Хаскеллом в том, что массовый голод был вызван в основном естественными причинами, и большинство объяснило отсутствие помощи советского правительства нехваткой продовольствия и хаосом, а не недоброжелательностью. Один только Кэрролл отказался участвовать в упражнении, утверждая, что вопросы были несправедливыми, потому что «они предполагают комментарии подчиненных за подписью о работе директора». Он воспользовался случаем, чтобы замолвить словечко за RAKPD, что звучит странно извращенно, учитывая тот факт, что каждый второй американец в России задолго до этого признал, что структура комитета опасно неподходящая для России.

Когда профессор Кулидж прибыл в Вашингтон, у него состоялся разговор с Гувером о деле Дикинсона. Позже, 9 марта, он телеграфировал Хаскеллу, заверяя его, что шеф полностью доверяет ему и его работе: «запрос относительно заявления Дикинсона сделан не для того, чтобы поразмышлять над вами, а в рамках подготовки к защите здесь против невротика». Такая интерпретация имеет определенные преимущества. Дикинсон был известен в организации как человек темпераментный; в течение предыдущих двух лет он периодически увольнялся из организации. Чиновники АРА, похоже, нервничали из-за того, что он распространит свои замечания о российском подразделении и создаст пиар-катастрофу.

Так получилось, что он опубликовал серию колючих, но в целом безобидных статей в New York Herald Tribune, которые были одобрены специалистами по рекламе на Бродвее, 42. Он покинул АРА 1 марта, его сменил на посту официального историка русской миссии Гарольд Фишер, в чьей солидной книге ничего не говорится об опасных разногласиях внутри подразделения, театральности Дикинсона или скандальном поведении многочисленных борцов с голодомором.

Чему бы еще это ни послужило, дело Дикинсона впервые выдвинуло на первый план вопрос о том, противостоял ли Хаскелл большевикам. Факт, однако, в том, что любой, кто командовал операциями по оказанию помощи в России, был бы ограничен репутацией Гувера — и, следовательно, АРА — как антибольшевика. С самого начала российское подразделение было автоматически переведено в оборону, обремененное необходимостью постоянно демонстрировать советскому правительству, а также бдительным американцам, что оно играет честно.

Полковник и его сторонники защищали свою сдержанность как благоразумный реализм. Хотя некоторые из его сотрудников неоднократно убеждали его обратиться через голову Эйдука к Ленину, Троцкому, Чичерину или, по крайней мере, к Каменеву, он решил, что, поскольку