Шрифт:
Закладка:
Бездымное?
Он уловил запах махорки, загашенной, еле тлеющей. Прислушался. Метрах в пятидесяти, в саду, за деревом кто-то замер. Один человек. Что он здесь делает? Ждёт, когда приезжие уснут? Но почему так далеко и так тихо ждет?
Так же босиком он пошел в сад, но не прямо, а заходя с левого фланга. Халат на нем был темно-синий, егерское белье — светло-голубое. Если что, сойдет за голубую ель.
Вот чем хорошо босиком-то: вовремя убрал ногу, ветка и не треснула. Никакая каучуковая обувь не заменит.
Он шел крадучись, как архангельский кот. «Тишь, а Тишь, поймай мышь!»
Ох, тетушка, тетушка…
Когда он подошел к дереву, у которого заметил незнакомца, то едва не возмутился: никого. Только «козья ножка» холодно пахла махоркой — докурили и выбросили ее ещё тогда, когда он кушал совдеповское сало.
Ну, ну. Есть женщины в русских селениях, есть и мужчины…
Он вернулся в Замок. Ноги, поди, совсем стылые.
Поднялся в гостевую.
Фройлян Рюэгг спала.
Он сел в кресло у камина сбоку от экрана, вытянул ноги. Холода он не чувствовал — не давал себе чувствовать. Да и откуда холод, если съеден фунт сала? Этого довольно не одно ведро студеной воды вскипятить.
Но Арехин решил студеную воду не трогать.
Кто-то приглядывает — за ним, за Замком? За фройлян Рюэгг, может быть? Ничего бы удивительного, но этот кто-то слишком хорош. Невидим, неслышим. Только вот дрянную махорку курит. Нарочито курит? Положим, Нафферт тоже курильщик, и он бы, разумеется, мог, аки дух бесплотный, придти и уйти незамеченным, но ведь он предпочитал сигары.
А кончились сигары. Настало время махорки.
Или Хижнин? Вернулся из Питера?
Он ещё побродил немного по замку, так же босиком, но ничего нежданного не нашел. Даже в подвал заглянул. Нет, здесь, в подвале, не расстреливали. Не город все ж, зачем под крышею в расход пускать? Вывел вон в лесок, и стреляй, сколько понадобится.
Многие двери оказались запертыми, что внушало надежду: есть, что запирать.
Он даже поднялся наверх, в башню, и с двадцатиметровой высоты осмотрел окрест. Темно, очень темно. И цигарок в саду, похоже, никто не курит. Ясно, даже если то был Нафферт, он, наверное, спит. Это Арехин сова. Филин. Снежный Филин. Он вспомнил летящее над заснеженной землей тело. Какой филин, то был снежный нетопырь, существо легендарное, ни у какого Брема и его современных последователей не описанное. Считалось, что увидеть снежного нетопыря — к смерти. Вот только кто так считал — кто видел призрачного зверя сам, слышал от других или просто на досуге сочинил? Конечно если снежный нетопырь — предвестник лютого мороза, тогда да — видел его ямщик, на станции за чаем-водкой рассказал, а до следующей и не доехал, замерз. Вот и примета. Интересно, как там библиотечный семинарист? Наверное, нашли для него и горилки пару добрых глотков, и сала, а, скорее, солдатку, которая обеспечила и первым, и вторым, и третьим. В селах сейчас на одного мужика по три бабы приходится. А мужики-то остались такие, которые в армию даже сейчас брать не стали. Бумажные мужики. Не все, понятно, но многие.
Он думал о постороннем, о сущей ерунде, давая мозгу без понукания обдумать виденное и слышанное. Иначе самого себя обмануть сумеешь, если сначала ответ искать, а уж потом — решение.
Он лег и до шести утра все-таки поспал. Вместе со съеденным давеча салом это позволит быть относительно бодрым. Не ночной бодростью, какое, но он учился жить днем, и учеба, похоже, идет впрок.
В шесть он встал и опять погулял вокруг Замка.
Новых «козьих» ножек не нашел. А студеней стало. Минус двадцать по стоградусной шкале Цельсия. Похоже, это только предморозье.
Начинался рассвет. Неловко будет, если увидят москвича, в белье и босиком гуляющего по парку. Юродивый, подумают. Не исключено, что правду подумают, в каком-то смысле он и есть юродивый. Не такой как другие. Но знать об этом другим не обязательно.
Уже в замке он размялся как следует, и согрелся заодно, а потом оделся, как полагается заправскому чекисту, спустился в холл и стал ждать местную власть.
7
Местная власть пришла в лице старушки — «прислуги за все». Дверь старушке открыл, разумеется, Арехин, но она его словно бы и не видела, вернее, не видела в нем человека, а так, статую гипсовую. Очень полезная тактика. Я тебя не вижу, и ты меня не видишь.
Старушка, причитая «насвинячили, проголотиты» убрала со стола и прошлась по полу. Уже одно то, что для стола она использовала сухую тряпку, а для пола — мокрый веник, говорило в ее пользу, хотя как знать, завтра порядок мог перемениться.
Работу она закончила подозрительно быстро — и четверти часа не прошло. Остатки давешней трапезы (те, что остались после ночной вылазки Арехина) она сложила в сумочку и ушла, скорее довольная. Все-таки оставил Арехин не мало, и сальца, и хлебушка, и, главное, почти нетронутый полуштоф самогонки. В такой мороз самогон, в силу физических особенностей, не замерзает. В отличие от воды. Даже, наоборот, греет изнутри. И потому сметливые селяне пьют его с чувством исполненного долга — не в удовольствие, мол, а токмо ради живота своего. И за скотиной ухаживать пьяному сподручнее, навоз убирать или ещё что в том же духе. Правда, бывает, лошадь лягнет или корова на рога насадит, но после белых, красных, опять белых и опять красных с коровами и лошадьми в Рамони стало небогато.
А вот навоз — остался. Не позарились на него ни белые, ни красные.
Вскоре пришел и самый стойкий рамонец, тот, что вчера волевым решением наладил быт приезжих. Им оказался Николай Паринов.
— Не Анны Авдотьевны сын? — спросил Арехин.
— Внучатый племянник, — ответил рамонский лидер.
Внучатый племянник был хмур и сосредоточен. Вспоминал вчерашнее или думал о завтрашнем?
— Сейчас тетка придет, на стол накроет.
— Это можно, — согласился Арехин.
— Вы к нам, значит, по делу, товарищ?
— Рад бы и просто погостить, да не получается. Картины нужно возвращать.
— Хочешь, извините, хотите верьте, хотите нет, а я как увидел картины, то чуть за голову не схватился.
— Отчего ж?
— Нам бы мануфактуры какой, гвоздей, да хоть газет и книг, а
