поздно делами занимался, а я развлекала его семейство пока он работал. Какая же у Иришки малышка миленькая. Я ее кормила с ложечки, а та весело щебетала в перерывах между приемами пищи. Может мамой я буду и отвратительной, но немножко поиграть с мелкой мне понравилось.

— Со мной она орет, когда я ее кормлю, — недовольно буркнула Ирина, которая в этот момент могла есть нормально. — И когда ты сама начнешь есть?

Последнее было укоризненно сказано в сторону дочки, а та смотрела на меня и жевала вполне мило.

— Просто ты ей надоела, а передо мной стесняется. Да, малышка? — подмигнула ей и улыбнулась.

А она мне в ответ — пальчиками грязными схватила за щеку, набрала воздух в рот и как дунет. И забыла, видимо, что во рту у нее были не полностью прожеванные макароны. Я зажмурилась, чувствуя как летели в глаза, в нос и на макушку кусочки еды. Засмеялась.

— Ох ты ж… — Ирина подскочила с салфеткой в руках, желая меня спасти.

— Нормально, пойду приведу себя в порядок, — улыбнулась малышке, которая удивленно смотрела на меня и понять не могла, что не правильно сделала.

Захватила со стола мобильник на всякий случай. Кто знает кому понадоблюсь.

Я почти свободна от Хаски, но это его состояние сегодня меня поразило. Он был невменяем, оранжевая радужка глаз, вообще нонсенс. Неужели опять кислотой балуется?

Странная мысль опять поразила. И это его упорство, когда шел невзирая на красный огонек на лбу, предупреждающие сигналы Кирилла. Почему он так настойчив, что ему надо от меня? Боится, что убегу и больше не сможет доставать меня? Не пора ли остыть? Почти месяц прошел от его вечных придирок и докапываний.

От трахал мою сестру, при этом прислал ее фотки. Не только ее фотки — любой девушки, с которой был, но меня больше не трогал. Как бы наверное, намекая, что лучше любая, чем я. Меня это не волнует.

Зашла в ванную комнату, оглядела труды малышки в зеркало. Прекрасно, усмехнулась. На кончиках волос прожеванные макароны, как я и думала. Сняла, выбросив в туалет, с лица смахнула ненужные белые ошметки. Да. Красота. Освежилась водичкой, когда раздался телефонный звонок с надписью «Папа».

Ректор настучал или сегодняшний концерт между мной и Хаски стал достоянием гласности. Если второй вариант — то я отныне бездомная псина, наверное.

— Добрый вечер! — сразу ответила, удостоверившись, что мое лицо больше не содержит остатков пищи.

— Добрый! Аня, я по важному делу, — конечно, отец, ты по-другому и не звонишь. — Сегодня произошло досадное недоразумение. Дмитрий принес извинения мне лично! Ааааа???? не поняла? Кто принес извинения? Дмитрий Сергеевич? Извинения? Он? В жизни не поверю. Это был обертыш с его голосом или что-то вроде этого.

— Я очень за вас рада, что у вас настолько приятельские отношения, — насмешливо улыбнулась своему отражению, подмигнув, и пошла на выход обратно по темному коридору. Только небольшой свет горел, освещая проход и большое окно во всю стену.

— Поскольку вы стали достоянием гласности, вам необходимо остудить слухи, хотя бы одной официальной встречей…

— Нет, папа! — я повысила голос ровно настолько, чтобы родитель понял категоричность высказывания. — Никогда! Слышишь — никогда!

Животный страх владел мной, исполосовал тело корнями и врос внутрь.

— Аня? — вопросительно произнес мое имя отец.

А я дышала часто, будто не могла надышаться. Голова болела от воспоминаний. Огонь на животе, когда я извивалась сокращалась, лишь бы избежать этого, или наоборот холод на теле. Как он любил измываться над температурами тела, доводя до состояния змеи, стремящейся увернуться от его ласк..

Я не хочу вспоминать. Я не смогла Леньку подпустить к своему телу. Сколько не смываю прикосновения, они не исчезали, въелись под кожу, отпечатались татуировкой, правда невидимыми чернилами. Хоть яд вкалывай под кожу, он не разъедает постороннее вмешательство. Ни водой, ни ядом. А чем изъять мужские прикосновения из себя? И даже Ленины не помогли заменить эти чернила.

— Я не могу пап, — с силой сжала трубку под ухом, плечом зажала. Ладонью дотронулась до лба. Что я там пыталась достать? Вероятно, отвлечься от воспоминаний.

— Нужна твоя помощь, Анна! — папин голос прозвучал укоризненно. Я сжалась. Присела на краешек плетенного кресла, которое стояло возле дверей на балкон, оттуда видны фонари.

— Ты никогда такой не была! Что за страх? Нам нужно пустить пыль в глаза, — обвинительно озвучил отец. Я замолчала, не зная, что ответить на его слова. Пальцами постучала по лбу. — Что за лень на тебя напала? Понимаю, своего рода акклиматизация. Привыкала вновь к обстановке. Твоя жизнь немного изменилась, но сколько можно Анна?!

Вздрогнула. Сжала нижнюю губу зубами, очень больно, чтобы отвлечься. Как ему объяснить все это? Я не могу ответить. Губы слишком дрожат.

— Аня!? — позвал он. Хорошо, что отец не видел через телефон. — Только не плачь. Ты никогда не плачешь, — и как он узнал, что я хочу заплакать. — Тебя кто-то обидел?

— Нет. Нет… что за глупости, — засмеялась, правда слишком нервно и неуверенно.

— В любом случае. Аня, твоя сестра пострадала… У Алисы вывих небольшой. Она выполняла функции по поддержанию видимости хороших отношений между нашими семья. Ходила на торжественный вечер, теперь она лежит в больнице, конечно же мне не рассказывает подробностей, но я склонен увериться, что это не простое падение с лестницы. Завистников везде много.

В меня зубцами вгрызлось отчаяние. Себя я могу жалеть сколько угодно, но что сделать теперь?

От безысходности утопиться в его владениях. Страх не покидал, ласкал мое сердце каждый день и каждую ночь. В особенности в ночи преследовал на темных, на белых простынях. Всегда. Страх держал меня в прочных тисках.

Я держалась за трубку телефона, как за спасение или как за курок, который готовился выстрелить, и я бы, наконец, обрела покой.

А отец продолжал тихо говорить:

— Ты не рассказываешь, что с тобой произошло. Кирилл потерял с тобой связь в Арзонте. Я помочь ничем не могу, — и слава всевышним силам, не знаешь, отец. Иначе я бы залезла в петлю сразу по возвращению. — Ты не хочешь помогать мне, приходится Алисе выполнять функции поддержания хороших отношений. А ты только портишь, особенно сегодня, что за концерт? И не думай уходить из университета, что за трусость!

Чтоб тебя! Ты и младшего своего ребенка использовал, больного ребенка.

— Зачем!? — взревела я, как раненный зверь. Почему тебе важно всех нас использовать? Почему не считаешься с нашими эмоциями? Отец никогда не поддается эмоциям, как мы. Он робот. Из плоти и крови, но механический робот.

— Потому