крепость — резиденция наместника Нагадо. Чем ближе к нему, тем чаще и чаще попадались навстречу то одиночки, то группы вооруженных до зубов наёмников и самураев хозяина города, с вызовом измерявших наглыми взглядами императорских хатамото.

Телохранители микадо — все как один отпрыски благородных семейств, не упускали случая в ответ обрызгать грязью, а то и толкнуть крупом лошади тех из них, кто имел наглость и несчастье попасться по дороге. Император, несмотря на то, что Дай-тюдзе его именем одёргивал самых забияк, разделял их настроение:

— Не нравится мне всё это, дочка...

— Ты о чём, папа?

— Нельзя поощрять этот обычай — давать простолюдинам оружие. Не успеешь оглянуться — как получишь удар поддых или в спину.

— «Вот от кого я это слышу!» — передразнила дочка манеру Сэнсея: — Пап, а разве не самураи тебе помогли покорить Даэну?

— Да, они. Но разве сейчас война? Не знаю, замечала ли ты, но налицо — упадок нравов. После Вторжения отец приказал расформировать все отряды, не имевшие боевого опыта — думаешь, сколько послушались? Ни один! Конечно же, и самим самураям, распробовавшим вкус безделья и почёта, не хотелось возвращаться к сохе крестьянина и молоту каменщика, но новые-то полки набирать, зачем?! Словно возвращаемся во времена Цукимуры. Львиная доля доходов провинций уходит на содержание орд лентяев, разгони их — и, я уверен, от призраков бы можно бы было откупиться, а не посылать твоего брата на чужую войну. Ведь у этих самураев никакого понятия о чести, благородстве, милосердии — как можно таким доверять оружие?

— Ну, а как же Бусидо...

— Бусидо требует от самураев одного: беспрекословного подчинения! А это уже перечёркивает все прочие, достойные традиции. Как бы ни был хорош слуга, какие бы добродетели его не украшали, если он слепо выполняет любые приказы своего хозяина-негодяя, он становится таким же негодяем! — отец раздраженно замолчал, как отрезал. Только когда они выехали на прямой проспект, ведущий ко дворцу, площадь перед которым, как доска для шахмат, была заставлена стройными, встречающими полками, шепнул дочери:

— Прикажи своим суккубам вооружиться луками.

Ануш, почувствовав, что речь идёт о ней, подъехала ближе.

— Что бы ни случилось, защищайте принцессу! Если какая заварушка — не давайте ей влезть, отстреливайтесь и уводите. А то, я её знаю...

Ануш подала знак сёстрам, и сама вынула лук из саадака, надела на палец кольцо.

— Ты думаешь, без драки не обойдётся? — спросила Мацуко отца.

— Скорей всего обойдётся — он всё-таки большой трус. Но нужен грозный вид и решимость...

Какой-то из праздных гуляк, наглея, пролетел над самим императором.

— Сбить.

В воздухе оглушительно свистнула стрела, и тело, наглевшее при жизни, бездыханным рухнуло на крышу.

Ряды наёмников заволновались, смяли строй, но императорские хатамото с жуткими улыбками обнажили мечи — все, рванувшиеся вперёд, сделали шаг назад. Кадомацу услышала над ухом взволнованный шепот:

— Ради всего святого, не знаю, кто там есть у тебя — не лезь в драку! Береги мою дочь!

— Не бойтесь, господин Победитель. Если к любой из нас приблизится мужчина — он уже не боец.

— Можешь называть меня «братом». Только успей её увести!

Построенные полки взволновались снова, на это раз без угроз. Медленно расступаясь, как занавес, они пропустили невысокого, закованного в лёгкие доспехи (без шлема!) мужчину, в сопровождении маленького мальчика и шести телохранителей.

Лицо Итиро стало непроницаемым. Он жестом приказал охране расступиться — их встречал сам Эйро Кирэюме, наместник.

...Какая кошка пробежала меж императорской фамилией и хозяином богатейшего города Севера — никто не знал. Вернее, знал каждый, но имя Белой Императрицы было не принято произносить всуе. И уж тем более сравнивать её — с кошкой. Эйро был приёмным сыном Дзиро Хакамады, деда по матери Мамору, отца Первой Императрицы, отравленной матерью Мацуко, и город во владение получил не за личные заслуги, а в виде уступки семейству Хакамада, как взятку его клану, согласившемуся взамен объявить смерть своей дочери — «досадным несчастьем», а не «убийством». Может, в и этом крылась причина неприязни — отец не мог его, как прочих неугодных ему правителей, снять с поста по своей прихоти. Насколько знала принцесса, у него не раз возникало такое желание. Нет, Кирэюме был хорошим управителем. Прославившись, как самый молодой чиновник, бастард Хакамады доказал, что хороший управитель и умелый торговец — отнюдь не взаимоисключающие понятия. Ибо, лишенный предрассудков благородного происхождения, не стеснялся пару раз в год снарядить корабль-другой до богатых Южных Островов, или караван до Старой Столицы, где имперские перекупщики давали хорошую цену за редкий на Севере товар, который затем втридорога продавали на Пороге Удачи и Даэне.

Императору он постоянно надоедал назойливыми просьбами о самых неожиданных привилегиях — не то что бы ему во всём отказывали, ведь многие его запросы были разумны и уместны, но покручивали пальцем у виска, когда звучали требования вроде «ввести налог на мясо кузнечиков» или «повысить пошлину на добычу чёрного камня, только чёрного, но никак не белого!». А он же, вместо того, чтобы восхвалить прислушавшегося к его челобитной Небесного Государя, наглел ещё больше, на каждую удовлетворенную странную просьбу отвечая десятью, ещё более странными, и затрагивающих не только доверенный ему город, но и провинцию, и владетельные лены и наследственные промыслы наместников, не относящихся к роду Хакамада, а представляющих другие, куда более родовитые дома. Но ему было мало намёков, посылаемых ещё уважавшими седины Дзиро вельмож — он посягал на области, издавна относящиеся к ведению церкви, и что ещё более кощунственно — Императора. Так, например, он был автором потрясшего всю Империю скандала, когда попытался за спиной Императора сам провести переговоры с иностранным послом. («Зачем?» — удивлялся весь пораженный двор, ибо оскверниться общением с варваром было бы позором без благословения Небесного Государя). После примерного наказания не смирился, а стал наоборот, непомерно увеличивать городскую стражу и штат слуг, а однажды принял в свою гавань целую эскадру пиратских кораблей. Кадомацу помнила, как Мамору ездил их топить, после целого года блокады северных путей (естественно, корабли Кирэюме могли плавать беспрепятственно, в отличие от императорских). А последней каплей, истощившей терпение самого отца-Императора, стало возмутительное требование построить в его городе — космодром! Звездолётных площадок на планете было считанное количество — Старая Столица и ещё пятеро поменьше в южных землях. Это считалось достаточным для