Указательным пальцем он проводит линию по ее скуле.

— Да.

Смущенная, она наклонила голову. Она никогда не видела его лица таким.

— С ребенком все в порядке. Я в порядке.

— Я должен был пойти с тобой сегодня, — говорит он, и в его голосе слышны нотки раздражения.

Она опирается на локти.

— Соломон, тебе не нравится йога. Это нормально.

Он смотрит в окно, выражение лица у него отрешенное, челюсть подрагивает.

— Это не нормально.

— Да, это нормально, и это не твоя вина.

Он вытирает лицо и кивает.

— Это так кажется.

Вспомнив утренний разговор, она положила руку ему на плечо.

— Это из-за Серены?

Он опускает взгляд туда, где она прикасается к нему, и выражение его лица становится болезненным. Когда он, наконец, смотрит на нее, он берет ее руку в свою и сглатывает.

— Я хочу рассказать тебе о том, как умерла моя жена. Чтобы ты знала.

В этих словах Тесси услышала его невысказанные слова. Чтобы ты поняла, почему я такой.

— Ты уверен?

— Да. Пришло время рассказать тебе.

— Тогда я хочу знать, — говорит она, сжимая его руку.

Она наклоняется вперед на кровати, ближе к Соломону. В глубине души она знает, что это не то, о чем он говорит. Она хочет, чтобы он знал, что может открыться ей.

— Мы с Сереной поженились в юности. Я уже говорил тебе об этом, — прошептал он.

Она кивает.

— Мы всю жизнь прожили в Чинуке. Я работал в баре, а она — смотрительницей парка. Мы работали долго, по нечетным сменам. Несколько месяцев она была отстраненной, более тихой, чем обычно. — Он проводит большим пальцем по костяшкам пальцев Тесси, снова бросает взгляд на окно.

— В ночь, когда она умерла, мы поссорились. А мы с Сереной не ссоримся. Наш брак был… хорошим. Может быть, не всегда идеальным, но…

— Что есть, то есть.

Он снова повернулся к ней, его голос был грубым.

— Верно. Что есть, то есть. — Соломон проводит рукой по своей темной бороде и надолго замолкает. — У нее были грандиозные планы увидеть мир, и для меня они таковыми и остались. Просто планы. Но в ту ночь она заговорила о возможности переезда. Она хотела уехать из Чинука. Ей было скучно, она хотела путешествовать, и кто мог ее в этом винить? Но у меня был мой бар, моя семья. Я не мог уехать. Я бы не смог. — Он тяжело сглотнул. — Она сказала мне, что я эгоист. Я сказал ей, что если я такой чертов эгоист, то она может уйти сама. — Он вздрагивает. — И она ушла. Она ушла. Она была зла на меня, и, черт возьми, я был зол на нее.

Тесси сидит тихо, слушает, давая человеку перед ней время разобраться в своих эмоциях.

— Я не пошел за ней. — Он поднимает на нее затравленные глаза. — Она была упряма. Мы оба были такими. Мне показалось, что она сбросила на меня бомбу. Я сидел в этом проклятом доме и злился. Но прошел час. Было слишком темно, слишком холодно, а на ней не было куртки. И я пошел ее искать.

Тесси затаила дыхание, ожидая.

— Я нашел ее, — говорит он, сжав кулак. — На обочине дороги. Машина сбила ее во время прогулки.

Тесси закрывает рот рукой.

— Боже мой!

— Они уехали. Они, блядь, уехали и оставили ее там. — Волна ярости прокатывается по его телу, сковывая позу. — Я отвез ее в больницу, но было уже слишком поздно. — Его горло пытается выдавить из себя слова. — Она умерла.

Этого недостаточно, но все же она говорит.

— Мне очень жаль, Соломон.

Мышцы на его челюсти напряглись. В его голосе звучит жесткое наказание, обращенное к самому себе.

— Я позволил ей уйти. Я позволил ей уйти, и она пострадала.

В этот момент Тесси понимает Соломона лучше, чем когда-либо. Его защитный характер. Его уединенный домик в лесу. Почему он просил ее не убегать или хотя бы сказать ему, куда она идет. Паника в его голосе, когда он гнался за ней по пляжу. Его беспокойство за сегодняшний день. Она была слишком близко. Она была напоминанием о его жене, напоминанием о том, что кто-то снова ушел от него.

— Не вини себя, — говорит Тесси, и страдальческое выражение лица Соломона сжигает ее сердце. — Ни за что.

Он опускает свой бородатый подбородок.

— Я не отдавал ей всего себя. Я слишком много работал. Я был плохим мужем.

Она качает головой, не позволяя ему так поступать с собой.

— Ты бил ее? Изменял ей?

Он поднимает голову, в его глазах вспыхивает боль.

— Нет.

— Ты любил ее?

— Да.

— Тогда, по-моему, это хороший человек.

— Я не был рядом с ней, когда она нуждалась во мне. — Его большие плечи опускаются. — Сегодня… если бы с тобой что-то случилось… — Его голос становится неровным, густым от эмоций. — Мне страшно думать о том, что я могу потерять тебя.

От его признания ее сердце шлепнулось, как рыба на суше.

— Меня? — вздохнула она.

Он усмехается.

— Да, тебя, Тесс. — Он заправляет прядь волос ей за ухо, его большие пальцы проводят по линии ее челюсти. — Нет ничего важнее тебя и моего сына. Я хочу, чтобы ты это услышала.

— Хорошо, — шепчет она. — Я услышала. Мне очень жаль твою жену, Соломон. — Она слегка улыбается. — По крайней мере, это объясняет твое красивое, ворчливое лицо.

Он вскидывает бровь.

— Красивое, говоришь?

— И ворчливое. — Она улыбается. — Но в основном грустное.

— Черт возьми, я не грущу. — Его темно-синий взгляд останавливается на ее лице. Его массивная рука проводит ладонью по ее животу. — Мне было грустно столько чертовых лет. Но здесь, с тобой, я не грущу.

От его слов у нее закружилась голова.

— Тогда какой же ты? — вздохнула она, изо всех сил стараясь не задерживать дыхание после сегодняшнего испуга.

— Я счастливый, Тесс. Ты делаешь меня счастливым.

— Правда?

— Правда. — Усмехнувшись, он притягивает ее ближе. — А теперь перестань задавать мне вопросы, беременная женщина, и поцелуй меня.

Он наклоняется и прижимается губами к ее губам. Хныча, она вцепилась ногтями в его широкие плечи и повисла. Поцелуй становится глубже. Эмоции между ними нарастают. Не дикая страсть, а что-то более мягкое. Соломон целует ее так, словно ее воздух принадлежит ему. Как будто он отчаявшийся человек, которого только что спасли.

Спасен. Она спасла его.

Они спасли друг друга.

Когда они отстраняются, у них перехватывает дыхание. Тесси смотрит на него из-под опущенных ресниц.

Так много. Так много еще нужно сказать.

— Соломон…

Он обнимает ее лицо своими большими