Шрифт:
Закладка:
Жених…
Мы с Ильицким сидели сейчас наедине в полутемном салоне кареты. Я подняла на него глаза и обнаружила, что Евгений смотрит на меня – должно быть, смотрел все это время, пока мыслями я еще была с Катей. И решила вдруг, что поняла, в какие слова следует облечь свою невысказанную досаду по поводу помолвки.
– Женя… – Вообще-то прежде я собиралась говорить резко, нервно и, быть может, даже со слезами на глазах, но голос мой прозвучал отчего-то очень слабо. – Женя, я знаю, что этот мир принадлежит мужчинам, а женщинам остается лишь подчиняться их воле, подстраиваться под них. Под мужей, отцов, братьев. И великое счастье для женщины, если мужчина это хотя бы понимает. – Я помолчала, а потом горько усмехнулась: – Знаю, сейчас в Европе эти барышни, Клара Цеткин и другие, много говорят про l’émancipation féminine[49] и прочее… но я сомневаюсь, что им когда-нибудь удастся изменить человеческую природу. Более того, я и сама всем сердцем хочу тебе подчиняться и быть твоей тенью – я не вижу своей жизни без этого. Ты сам знаешь почему. Я очень люблю тебя. Но без уважения любовь невозможна, по моему мнению, а уважать – это значит давать возможность выбрать. Всегда, даже если тебе кажется, что ты и так знаешь ответ. Прошу тебя, не лишай меня этой возможности никогда больше. Хотя бы постарайся.
Евгений все это время смотрел на меня с некоторым удивлением. А потом рассеянно ответил:
– Я постараюсь… – Потом подумал и как будто через силу сказал: – Лида, я могу дать опровержение этого объявления… если для тебя это важно. Хочешь?
Я подумала мгновение и неожиданно для самой себя выпалила:
– Хочу.
Разумеется, я этого не хотела – это было бы огромнейшей глупостью. Но мне было любопытно, что ответит на это Евгений. А он ничего не ответил – как я и подозревала, он ждал от меня другого ответа. Некоторое время он пристально глядел мне в глаза, будто давая возможность передумать, а потом кивнул без каких-либо эмоций и тотчас развернулся к кучеру, по-видимому, с указанием.
– Куда ты? – насторожилась я.
– В редакцию. Если мы дадим опровержение вечером в субботу – нас точно не станут слушать.
– Женя, Женя… – я порывисто пересела к нему на скамейку, потому как совершенно не предполагала, что он так быстро согласится, – это же безумие! Я действительно предпочла бы, чтобы все вышло иначе, но… не хочу ставить тебя в глупое положение.
Он мягко улыбнулся в ответ и заверил:
– Что ж, значит, придется мне побывать в этом глупом положении. Возможно, меня даже из университета уволят из-за всей этой истории, но я сам виноват, что не посоветовался прежде с тобой. Голубчик, – отодвинул он окошко, отделяющее нас от кучера, – поворачивай!
– Женя, ну перестань… – я паниковала уже не на шутку, – я очень хочу выйти за тебя замуж! В следующее воскресенье! Очень-очень тебя прошу, не отменяй свадьбу!
Я уже ни на что не надеялась – готова была расплакаться и ругала себя за несносный характер, из-за которого теперь точно умру старой девой.
– Ты действительно сама этого хочешь? – внимательно посмотрел мне в глаза Ильицкий, когда я уже почти смирилась.
– Очень!
– И не будешь больше считать меня тираном?
– Ну какой же ты тиран?…
Спустя мучительно долгую секунду он пожал плечами:
– Хорошо. Тогда в следующее воскресенье мы поженимся.
Только вечером этого дня, уже засыпая, я осознала вдруг, что сегодня унижалась и практически со слезами на глазах умоляла Ильицкого жениться на мне.
Ненавижу этого человека!
Глава тридцать третья
Мы договорились встретиться с Кошкиным рано утром в понедельник. Не в Ботаническом саду, как обычно, а в магазинчике Марго, поскольку обсудить нужно было очень многое – Марго любезно одолжила мне ключ и пообещала, что именно в эти часы ее в лавке не будет.
Надо сказать, что для этой встречи я подготовилась уже более основательно – у меня имелся какой-никакой план. Однако с появлением Кошкина в мыслях снова возник сумбур, потому как явился он не один, а с Ильицким.
– Это необходимо? – я смотрела на Кошкина и уточнений никаких не делала, но он отлично понял, о чем я.
– Евгений Иванович может быть кое в чем полезен, – отозвался он и вдруг добавил едко: – К тому же он, оказывается, весьма осведомлен о наших проблемах.
Разумеется, Кошкин был достаточно умен, чтобы понимать откуда. Я смешалась, устыдилась и предпочла замять разговор. Однако присутствие Ильицкого действительно очень мне мешало – и не только тем, что при виде его я всегда начинала соображать несколько хуже… мне не давала покоя его дружба с Якимовым, одним из главных моих подозреваемых.
Так что в этот раз я набралась смелости и решила спросить прямо:
– Если уж вы, Евгений Иванович, собираетесь присутствовать при этом разговоре, то прошу вас прежде ответить: зачем вы с господином Якимовым приехали в Москву?
Я смотрела в его глаза въедливо и со всей серьезностью, полностью уверенная, что ежели он попытается мне солгать, то я пойму. Не знаю, с чего я взяла, что к моему вопросу он отнесется хоть сколько-нибудь серьезно?…
Ильицкий, вместо того чтобы ответить, хмыкнул громко и повернулся к Кошкину:
– А зачем вы, Степан Егорович, соврали, будто это вы здесь главный, а мадемуазель Тальянова вам лишь помогает?
Я сперва растерялась, а потом возмутилась было такому заявлению Кошкина, а тот поспешил оправдаться:
– Что? Когда?… – Кошкин густо покраснел. – Лидия Гавриловна, я не говорил такого, ей-богу!
Я же была действительно озадачена: так это я ему помогаю, а не он мне?! Интересно, что думает граф Шувалов по этому поводу? Я даже хотела было устыдить Кошкина, напомнив, как он чуть не загубил все дело, не назвав мне пароля, но вовремя бросила взгляд на Ильицкого, ухмыляющегося и довольного эффектом.
Кажется, он явился сюда лишь для того, чтобы поссорить нас с Кошкиным. Вот в чем действительно можно упрекнуть Степана Егоровича, так это в том, как у него хватило ума привести сюда этого человека! Он ведь все нам испортит!
Так что я ничего не ответила, а лишь снова впилась взглядом в глаза Евгения и глядела так до тех пор, пока он все же не отвел глаза, признавшись:
– Ладно, может, Степан Егорыч ничего
