Впрочем, я допустил одну ошибку. По простоте душевной пообещав им, что если у Вулфа паче чаяния наступит хотя бы временное просветление, то я с разрешения лечащего врача оперативно извещу об этом Эрскина, чтобы тот седлал коней и галопом мчался сюда для разговора с Вулфом. Мне следовало предвидеть, что теперь они не только будут день и ночь висеть на телефоне, справляясь о здоровье Вулфа, но и в одиночку, парами и по трое врываться к нам и торчать в кабинете, ожидая обещанного просветления. В пятницу некоторые из них провели у нас полдня, а в субботу утром все началось по новой. Если уж говорить об их проклятых деньгах, то я заработал не меньше тридцати штук, развлекая всю эту компанию.

После их первого визита, в четверг утром, я поднялся наверх и подробно доложил обо всем Вулфу, добавив, что не счел нужным рассказывать им о гончих, которых Вулф за собственный счет пустил по следу валика. На что Вулф лишь пробормотал:

– Это не имеет значения. Рано или поздно они об этом узнают.

– Ага. Научное название вашей болезни «острый злокачественный оптимизм».

Что касается копов, Вулф поручил мне предупредить лавину путем добровольного предоставления своевременной информации. Именно поэтому в четверг в восемь тридцать утра, когда в НАП еще не распечатали корреспонденцию, я позвонил в секретариат комиссара полиции. Хомберт еще не появился, так же как и его секретарь, но я описал ситуацию какой-то шестерке и попросил передать информацию. Час спустя нам позвонил сам Хомберт. Разговор прошел словно по заранее написанному мной сценарию. Хомберт выразил сожаление по поводу того, что Вулф сломался, не выдержав напряжения, и сообщил, что официальному представителю полиции, который в скором времени зайдет к Вулфу, будет строго-настрого велено вести себя дипломатично и деликатно. А когда я сообщил, что лечащий врач категорически запретил пускать к Вулфу посетителей и даже страховых агентов, Хомберт повел себя бестактно, потребовав назвать ему полное имя врача и его адрес, что я охотно сделал. Хомберт поинтересовался, сообщил ли я представителям прессы об отказе Вулфа от дела, на что я ответил «нет», и Хомберт сказал, что попросит проследить за тем, чтобы все было представлено в нужном свете. После чего он высказал мнение, согласно которому поступок Вулфа – отказ от клиента – является бесспорным доказательством того, что Вулф знает, кто убийца, и, возможно, располагает нужными уликами, а поскольку я доверенный помощник Вулфа, то можно смело предположить, что я тоже владею искомой информацией, а потому должен осознавать все риски несвоевременного предоставления этих сведений полиции. Не знаю, удовлетворило ли Хомберта мое объяснение. В любом случае я говорил правду, а поскольку у меня не слишком хорошо получается говорить правду, то трудно было ожидать, что он мне поверит.

Не прошло и получаса, как у нас появился лейтенант Роуклифф в сопровождении угрюмого сержанта уголовной полиции, и я пригласил их в кабинет. Роуклифф трижды внимательно прочел заключение доктора Волмера, и я даже предложил снять копию для дальнейшего изучения. Роуклифф вел себя сдержанно, прекрасно понимая, что в данном случае бесполезно метать громы и молнии. Затем он попытался меня уговорить, что Вулфу ничуть не повредит, если он, Роуклифф, на цыпочках пройдет в его спальню и бросит сочувственный взгляд на распростертого соотечественника и, если можно так выразиться, коллегу. Я объяснил, что с удовольствием удовлетворил бы его просьбу, но, увы, доктор Волмер никогда мне этого не простит. Роуклифф ответил, что, так как прекрасно понимает мое положение, почему бы мне самому не поделиться имеющейся информацией? Я и рад бы, да не могу, сказал я, так как у меня иссяк источник информации. Роуклифф поверил мне не больше, чем Хомберт, но ничего не мог с этим поделать, поскольку не имел возможности отвезти меня в управление и опробовать на мне кусок резинового шланга – идея заманчивая, но в данный момент труднореализуемая.

Когда они наконец распрощались, Роуклифф сел в патрульную машину и укатил, а сержант принялся прогуливаться по тротуару перед домом. Очень демонстративно. Им не было нужды снимать комнату с окнами на дом Вулфа, поскольку они знали, что мы знаем, что за нашей дверью будут непрерывно следить. Итак, теперь до самого конца у нас перед домом будет стоять караул.

Я так никогда и не понял, почему они не предприняли более решительных мер, чтобы переломить ситуацию, но подозреваю, что причина была в наличии определенных трений между инспектором Эшем и высоким начальством. Уже гораздо позже, когда все было позади, я попытался разузнать у Пэрли Стеббинса, что, собственно, тогда происходило, но Стеббинс ограничился парой ворчливых фраз, возможно руководствуясь желанием навсегда стереть из памяти время правления Эша. Док Волмер знал куда больше, чем я. И вводил меня в курс дела, когда приходил навещать пациента. Во время первого посещения, в четверг утром, я проводил его в спальню Вулфа, но, когда тот принялся развлекаться, тыча дрожащим пальцем в стену, по которой, если верить его словам, ползали большие черные черви, покрытые знаками доллара, мы с доктором предпочли убраться из спальни. После этого Волмер даже близко не подходил к пациенту, предпочитая болтать со мной в кабинете, причем достаточно долго, чтобы наш часовой успел сделать звонок. Доктора полиция тоже пасла, но он лишь ловил от этого кайф. Роуклифф позвонил ему в четверг утром, сразу как вышел от нас, и в тот же день полицейский врач посетил кабинет Волмера, чтобы получить информацию о Вулфе уже на профессиональном уровне. А в пятницу утром Волмеру нанес визит лично инспектор Эш, и двадцать минут, проведенных с Эшем, лишь усилили энтузиазм Волмера относительно оказываемой Вулфу услуги. Тогда же в пятницу, но ближе к вечеру, к Волмеру явился другой полицейский врач. Он явно заставил нашего доктора попотеть, и тот несколько растерял прежнюю самоуверенность.

Гром грянул в субботу. Произошло то, чего я опасался с самого начала всей этой комедии и чего, кстати говоря, не исключал и Волмер. Об этом я узнал по телефону. В двадцать минут первого нам позвонил Роуклифф. Я был один в кабинете, когда раздался телефонный звонок, и, повесив трубку, почувствовал себя еще более одиноким. Я взлетел на второй этаж, перемахивая сразу через две ступени, отпер дверь спальни Вулфа и объявил:

– Ну ладно, паяц, наконец-то нам привалила удача! Вам предстоит