— Фух! Так и кисть можно сломать. Ну, одной мухой меньше, — скривился Павел и хлопнул в ладоши, изображая как легко он эту “муху” прихлопнул. — Вернёмся к нашим признаниям, любовь моя?

Я попыталась крикнуть, встать. Помочь Алеку… Но все эти потуги утонули в море слабости. Мне не удалось двинуть даже пальцем. Койот что-то сделал с моим телом. Что ему нужно от меня? Зачем он так поступает?!

Я потерянно посмотрела на неподвижного Алека, потом на Павла, который, как ни в чём не бывало, закурил очередную сигарету. Передо мной словно был другой человек — пугающий незнакомец. Опасный чужак, к которому лучше не поворачиваться спиной. А может… я просто не знала его никогда. Может Алек был прав, и все предыдущие дни — не случайность, а хорошо проработанный хитрый план? Нет, не верю. Отказываюсь верить! Для чего бы он поцеловал меня утром, пока думал, что я сплю? И зачем допустил этот разговор с Алеком сегодня? Какова его цель? Почему открылся именно сейчас? Нет, не сходится… в чём же ошиблась? Что упустила? Тело не слушается, чёрт-чёрт!

— Ну, добилась чего хотела? Стоило это того? — хмыкнул Койот, подходя и садясь рядом на корточки. — Упертые бабы хуже бельма на глазу, — посетовал он, хватая меня за волосы. — Чем я-то тебя не устроил, шлюха? Думала, получится обоих на поводок посадить? Там пообжималась, тут полизалась… — он резко дёрнул меня за волосы, запрокидывая мне голову. Приблизил лицо: — Или тебе просто не терпится, признайся? — и, ухмыльнувшись, вдруг провёл по моей шее языком. Прикосновение было влажным и холодным. Словно рыба мазнула хвостом. Я передёрнулась от отвращения.

— Совсем и не сладкая. Солёная. Как я люблю. С пивом отпадно зайдёт.

И впился в шею губами, болезненно втянул, прикусил кожу. Оторвался, спросил с придыханием:

— Нравится? Ты же этого хотела? Ну-ну, белоснежка, не надо плакать, мы только начали. Или думала, мы всегда будем ограничиваться невинными поцелуями? Это было бы большим упущением. Узы надо отрабатывать. Тебе понравится наши новые игры, обещаю.

Слёзы щипали щёки. От сердца словно оторвали половину и теперь пинали, как футбольный мяч. Разве можно остаться в своём уме, если мир рушится по несколько раз на дню да так, что от прежнего и камня на камне не остаётся?

Я пыталась представить, что творится у Павла в голове. Какая катастрофа с ним произошла, что он так стремительно и страшно переменился. Ведь это должна была быть не иначе, как катастрофа. Он говорил, что Узы рождают в людях нечто близкое любви. Может ли быть, что он, отравленный чувствами, не выдержал мук, которые я ему прописала своим ребячеством?

Почему я не способна двинуться? Что вообще могу? Если бы разозлилась, может, проснувшаяся Тень бы его напугала? Но внутри одно лишь бушующее море отчаяния, искать в нём гнев всё равно, что светить с ночное небо фонариком. Но мы же в Университете. Совсем рядом — люди. Они могут услышать, помочь… Зажмурившись, я собрала всю волю в кулак и отчаянно, просяще, сквозь дерущее горло, просипела:

— Спас-сите! — Голос свалился в жалкий едва слышный хрип: — Спас-сит-те…

Павел рассмеялся — точь в точь безумец.

— Ну же, громче, девочка! — сквозь смех воскликнул он. — Громче!

— Спас-си-и-те! — Звуки рассыпались, не успевая добраться до горла.

— Даже столетняя монашка кричала бы гро…

В следующую секунду что-то с дребезгом обрушилось Койоту на голову, обрывая его на полуслове и заставляя с глухим “Б-бум” удариться лбом о бетон пола.

Мне словно открыли второе дыхание. Я вдохнула с жадностью утопленника — всей грудью. Закашлялась, снова вдохнула, не в силах надышаться. Сквозь острый дух гнили к моему носу пробился пряный травяной запах.

Меня подхватили под спину и колени и оторвали от земли. А когда я подняла голову, то увидела запыхавшееся, раскрасневшееся лицо. Тёмные глаза-колодцы обеспокоенно смотрели из под растрёпанной чёлки.

— К-как…? — ошарашенно просипела я, бросая взгляд на отдаляющегося, стонущего двойника. Лицо его стекало, точно сырое тесто. — К-кто… — воздуха не хватало.

— Что, в глазах двоится? — невесело хмыкнул Павел, перехватывая меня поудобнее и продолжая уносить подальше от эпицентра событий. Мы двигались медленно, рывками, словно Койоту на ноги повесили гири. — Ты что, магнит для для неприятностей проглотила в детстве?

Он пах, как прежде, сухой травой и лавандовым шампунем, а его руки были лихорадочно горячими, точно внутри на всех оборотах работала угольная печь. Истерика подступала детским рёвом, и я, зажмурившись, обняла Павла за плечи, уткнулась носом в ключицу, прижалась так крепко, насколько смогла. “Он вернулся ко мне, такой как прежде. Он не предавал меня!”, — вопили в голове дикие от счастья голоса. Сердце казалось сейчас выскочит из горла, лишь бы быть ближе к Павлу, внутри колотило от сдерживаемых рыданий. Облегчение ощущалось почти физически, Узы вибрировали от потока моих эмоций. Но тут я скользнула взглядом на пол… всё равно что с размаха влетела в прорубь. Нутро сковало ледяным холодом. Как я могла забыть!?

— Подожди! — выдохнула я в испуге, принимаясь выворачиваться из рук. Алек всё так же лежал скрючившись, прижимая к груди предплечья. “Дура! Дура! Дура!” — вопило сознание. “Чёртова эгоистка!” — Подожди! Я не брошу его. Прошу, остановись!

— Они его не тронут! — нервно ответил мне Павел. — Нет, прошу, — шептала я в панике, почти задыхаясь. — Надо помочь. Алек ранен. Умирает.

— Да ничего не случится с этим идиотом, — выговорил Павел, беспокойно обернувшись на своего двойника. Тот был в десяти метрах от нас, сидел на полу среди осколков, держась за голову. Его образ плыл, точно восковая свечка угодившая в костёр.

— Пожалуйста… Прошу тебя.

— О-ох, леший с тобой! — проскрежетал Павел. — Идти сможешь?

— Д-да. Наверное, да.

— Тогда дуй по коридору. Как упрёшься в стену, попробуй пройти сквозь неё, — торопливо сказал он

Аккуратно поставив меня на ноги — я храбрилась, но на деле едва смогла устоять — Павел в три шага вернулся к распластавшемуся на полу Алеку. Гаркнул, недружелюбно пиная того по ноге носком ботинка:

— Подъём, псина!

Алек охнул, приподнялся на локтях, тряся головой и обводя нас расфокусированным взглядом ошалелых голубых глаз. Белое пятно на груди его Эмона едва просматривалось и было размером с детскую ладошку, тогда как в моей памяти оно скорее напоминало марианскую впадину. Может быть рана немного затянулась? Или просто я от страха себе надумала. К моему облегчению, умирать Алек не собирался, хотя и дышал с явной натугой. Павел