похоже, что он мирно спит, и только белое пятно на груди Эмона напоминало, что это не просто дрёма. Я попыталась его оттащить, поднять, боясь, что его зацепит ударом. Сил хватило лишь на то, чтобы оттеснить Пса к стене. Про Павла старалась не думать. В груди зрел ядовитый плод обиды, но какое я имела на неё право?

Гиены тем временем снова кинулись в атаку, но были отброшены с той же лёгкостью, что и в первый раз.

Ящер заложил руки за спину, неодобрительно качая головой. Его словно окружало невидимое магнитное поле. Я чувствовала сопротивление. Упругую, тёплую энергию. Почему-то вспомнилось детство, Евпаторию, где мы с отцом проводили лето, пока мама поправляла здоровье. Море там обладало похожей силой. Оно мягко, но настойчиво выталкивало людей из воды, словно оберегая нечто от любопытных глаз. Отличие было в том, что в этот раз море защищало меня. Уверенность, что теперь всё будет хорошо, стала потихоньку проникать в моё сердце.

— Уважаемые, последний раз вас прошу, покиньте территорию Университета, — спокойно сказал Ящер поднявшимся Гиенам. Примерно так же посетителей просят покинуть закрывающийся супермаркет.

— Ещё один охотник? Тоже претендуешь на душу Белоснежки?

— О, нет. Вы всё неверно поняли. Я здесь работаю. Деканом. И моя обязанность защищать каждого студента, попавшего в переплёт.

— Слышь, не лепи горбатого! — загоготали Гиены. Но на этот раз в их смехе не было радости, одна желчная злоба. Они чуяли, что добыча ускользает из их лап. — В этом мире никто не интересуется судьбой соседа! Разве что с целью нажиться. Так и быть, мы поделимся. Забирай волчка, но лиса наша! — слова вылетали одновременно из двух глоток. В голову невольно пришло дурацкое сравнение со стереозвуком. А ведь стоило думать совсем о другом. Например о том, что Гиены могут оказаться правы на счёт Ящера.

Декан тяжело вздохнул, точно его внезапно одолела смертельная скука:

— У любой вежливости есть пределы, но для того чтобы понять, когда следует остановиться, у вас двоих слишком мало извилин, не так ли? — Середину лба декана пересекала горизонтальная, с пол пальца длинной прорезь. Что-то под ней вдруг задвигалось, заворочалась, как третье глазное яблоко.

— Если к вам присмотреться, то… Да, теперь понятно, — кивнул декан сам себе. — Любопытно… И смело! Чтобы вот так запросто взять и заново слепить душу брата… Не боитесь создать нового Франкенштейна? На мой вкус, вы выбрали уж слишком кровавый путь для столь светлого дела, — он сочувственно посмотрел на красноглазого Жака. — Даже жаль. Столько стараний пойдёт прахом. Всё равно, что пытаться оживить труп. Итог будет один и…

— Замолкни! — взревели Гиены. — Замолкни, или мы вырвем твое старое сердце! — остервенело рявкнули они, мотнув мордами. Горошины слюней веером разлетелись в стороны. — Мы столько пережили не для того, чтобы всё бросить из-за дерьмывых советов рептилии! Думаешь, твои трюки нас испугали?! Глупец! Ты ещё не видел и половины нашей силы! Просто заткнись и сдохни!

Братья упёрли ноги в землю, что-то яростно зашептали, зажмурив глаза. На несколько секунд с их морд исчезло всякое выражение. Воздух затрещал, как от электричества.

Закончив свой странный обряд, Гиены, с усилием переставляя ноги, двинулись к нам. Но что-то было не так… Только присмотревшись, я поняла, что хотя Гиены и приближались, человек оставался стоять на месте. От его живота к красноглазому Эмону тянулся яркий голубой канат, похожий на трос скалолаза. Человек был один… А Зверей — двое…

Сами Гиены стали на голову выше, шире в плечах, а их прежде тонкие пятнистые конечности налились мускулами, которым позавидовал бы любой стероидный качок. “Вот у кого настоящие руки-базуки”, — пришла в голову нелепая мысль от которой захотелось глупо хихикать. Нервы сдавали.

Декан смотрел на отделившихся от человека Эмонов с полным безразличием. Или, возможно, его приплюснутая морда просто не была способна передать человеческих эмоций. Декан сцепил кисти в замок и поднял их над головой:

— Отступитесь, господа. Рыбка вам не по зубам. Или мне придётся четвертовать ваши души, — предупредил он. Его руки вытянулись вверх на добрые два метра, а на месте сцепленных пальцев стало расти нечто, напоминающее гигантскую секиру из тумана.

Гиены стушевались, замерли. Они уже не торопились подходить ближе. С растущим непониманием они смотрели на Ящера, ярость покидала их морды, сменяясь удивлением:

— Ох, яйца Посейдона, неужели ты… тот самый Барон? — пробормотал Красноглазый. И вдруг шепнул: — Подожди-ка, что это… слышишь?

Оба противника замерли, одновременно опустив взгляды и напряжённо глядя в одну точку под ногами. Я тоже прислушалась, но кроме обычного студенческого шума ничего не различила.

— Корректоры, — хрипло произнёс голубоглазый Нильс.

Декан кивнул. Несколько раз мелькнул раздвоенный язык, пробуя воздух на вкус:

— Вероятно, кто-то сообщил о драке в общественном месте, — хмыкнул Ящер. Не было похоже, что его эта новость хоть сколько-нибудь тронула.

Гиены переглянулись:

— Кто мог это сделать? Здесь есть Прозревшие кроме тебя и этих молокососов? Какого фига все забыли в этой дыре!? Нам не нужны разборки.

— Как и мне, — спокойно согласился Ящер. — Однако, если не оставите затею устроить себе обед на территории Университета, то боюсь, мне придётся продолжить.

— Ладно, старик, твоя взяла, — торопливо ответили братья. Они в три шага добрались до человека, вновь сливаясь в единое существо.

Ящер опустил руки. Оружие из дыма рассеялось.

— Тина, — позвал он и тихо добавил: — Дальняя аудитория этого коридора открыта, с другой стороны вставлен ключ, поверните его когда будете внутри. У доски, за стеллажом скрыта лестница в подсобку. Оба будьте там, пока я не приду.

— Оба…? — также шёпотом повторила я следом.

— Да. Внизу вас ждёт тот, без кого даже Прозревший моего уровня не проник бы в столь сильную иллюзию. Об Александре позабочусь. Поторопись!

Меня не пришлось уговаривать.

Сцена 17. Чайная церемония

Освещённая лишь тусклой лампой дневного света, подсобка тонула в темноте. Размером она была два на два шага, а почти всё свободное пространство занимали груды исписанной бумаги. Настоящее кладбище рефератов. А посреди пыли, сидя на смятых листах, свесив голову, дремал Павел. Прикрытые веки его трепетали, словно Павел видел плохой сон, по коже плясали острые тени от ресниц.

Осторожно прикрыв дверь на лестницу, я застыла на входе, вглядываясь в измученное лицо. Места было настолько мало, что с трудом удалось встать так, чтобы ненароком не коснуться Павла. История с двойником не выходила из головы. Усталость от пережитого валила с ног. Эмоции волнами набегали одна на другую, сплетаясь в неразборчивый клубок из облегчения, растерянности, недоверия и… вины.