Уже перед зарей я подошел к железнодорожному мосту через Донец, но все еще сомневался – Каменская ли это? Мне всю дорогу мерещилось, что я иду назад, на Глубокую. На мосту меня встретила офицерская застава родных атаманцев.

На вокзале была толпа – ждала сведений о судьбе отряда. Все в той же дамской комнате помещался штаб наших вооруженных сил… которых почти не было. Седой генерал Усачев, окружной атаман, спросил меня: «Разве Голубов не получил моего требования неприкосновенно доставить вас всех в Каменскую, а раненым предоставить подводы?» Здесь же я нашел и полковника Миончинского, который с несколькими юнкерами верхом пробился в Каменскую. Меня спросили о Чернецове. Но что я мог ответить?

* * *

После я лежал в областной больнице в Новочеркасске с забинтованной головой. Совершенно неожиданно для меня вошел в палату атаман Каледин и подошел ко мне. Он был один. Спросил меня, каких я Туроверовых (рыжих или черных). Я ответил. Спросил о драме под Глубокой. Я доложил, что знал. Долго молчал атаман. Поднялся со стула, перекрестил, поцеловал в лоб и очень усталой походкой ушел.

* * *

До этого я видел атамана еще раз. В ночь на 6 декабря семнадцатого года отряд юнкеров михайлово-константиновцев и Новочеркасского военного училища на тачанках захватил село Лежанку. Стоявшая в селе батарея 39-й пехотной дивизии была взята. Это были первые орудия Добровольческой армии. На рассвете 7 декабря взятая батарея и отряд двинулись походным порядком в Новочеркасск. Я был послан с докладом атаману и, через только что взятый Ростов, по железной дороге, 7-го вечером прибыл в столицу Войска. Атаман принял меня в своем кабинете, освещенный стоявшей на столе лампой с большим абажуром. Отрапортовал о взятии батареи. «Потери?» С нашей стороны ни одного человека. Доложил, что взятые в плен ездовые ведут батарею. «Это ни к чему: этой сволочи и без них у нас достаточно». Доложил, что взят и денежный ящик. Атаман вскочил: «Это же разбой. Вон!» Я летел вниз по лестнице, не считая ступенек. На дворе была лютая метель.

Позже выяснился гнев атамана. Он дал разрешение сделать налет на Лежанку. Позже (оказались неприятности у атамана с Кругом) он свое разрешение отменил, но оно до нашего отряда не дошло. А может, было скрыто. Я, в свои восемнадцать лет, ожидал наград; но был позорно изгнан. Нашим отрядом командовал, если не изменяет память, поручик Строев.

* * *

В апреле 1918 года, когда, вернувшись из Степного похода, мы с восставшими мелеховцами и раздорцами пытались взять Парамоновские рудники и не могли этого сделать, когда после каждой неудачи бабы ухватами выгоняли казаков из куреней на позицию, развозя потом по зеленеющим курганам каймак и галушки родным воителям, которые лениво постреливали в шахтеров и спали под апрельским солнцем, – в дни Страстной недели я узнал о смерти Чернецова.

На хуторе Мокрый Лог, на очередном митинге, когда Генерального штаба полковник Гущин, стуча кулаком в вышитую грудь своей косоворотки и уверяя, что он расподлинный трудовой казак, уговаривал станичников на новое наступление, а казаки сопели и смотрели в землю, – я увидел того рябого чубастого казака, который все просил меня, когда нас пленили, подарить ему лошадь и который взял мои сапоги.

Он также сразу узнал меня и застенчиво улыбнулся: «Вы дюже не серчайте, господин сотник, за это… (он подыскивал слово) происшествие. Ошибка получилась! Кто ж его знал? Теперь оно, конечно, определилось, что к чему…» Я прервал его, спросив, не знает ли он о судьбе Чернецова. Казак знал. Мы отошли в сторону. Закурили, и казак рассказал.

Чернецов поскакал не в Каменскую, а в свою родную станицу Калитвенскую, где и заночевал в отчем доме. Кто-то из станичников дал немедленно знать об этом на Глубокую. На рассвете Подтелков с несколькими казаками схватил в Калитвенской Чернецова и повез его в Глубокую.

По дороге Подтелков издевался над Чернецовым – Чернецов молчал. Когда же Подтелков ударил его плетью, Чернецов выхватил из внутреннего кармана своего полушубка маленький браунинг и в упор… щелкнул в Подтелкова: в стволе пистолета патрона не было – Чернецов забыл об этом, не подав патрона из обоймы. Подтелков, выхватив шашку, рубанул его по лицу, и через пять минут казаки ехали дальше, оставив в степи изрубленный труп Чернецова.

Голубов будто бы, узнав о гибели Чернецова, набросился с ругательствами на Подтелкова и даже заплакал… Так рассказывал казак, а я слушал и думал, что самый возвышенный подвиг венчает смерть. Но жизнь казалась прекрасной – мне было восемнадцать лет.

* * *

П р и л о ж е н и я

ДОНЕСЕНИЯ ГЕНЕРАЛА УСАЧЕВА, КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ В ДОНЕЦКОМ ОКРУГЕ

«Походному Атаману. Полковник Чернецов с утра 20-го по настоящее время ведет бой в районе станции Глубокая. 21 января, 19 час. Каменская. Усачев».

«Походному Атаману. Отходя от Глубокой 21 января, около 13 часов, полковник Чернецов с 30 дружинниками был захвачен казачьими частями 27-го полка, 44-го и Атаманского под командой Войскового Старшины Голубова Николая. Полковник Чернецов ранен в ногу. Войсковой старшина Голубов прислал ко мне делегацию с просьбой прекратить кровопролитие, гарантируя жизнь полковнику Чернецову и дружинникам. Я посылаю делегацию с ультиматумом немедленно освободить пленных. Действия с моей стороны пока прекращены. Усачев».

Делегации генералом Усачевым приказано было передать письма командиру 27-го полка и полковому комитету. Командиру полка генерал писал:

«Полковнику Седову. 1918 г. 21 января, 24 часа, Каменская. Прошу вас употребить все усилия озаботиться о полковнике Чернецове и его людях, предоставив им медицинскую помощь, продовольствие и койки. Я надеюсь, что он будет немедленно доставлен вами в спокойном вагоне на станцию Каменская. Прошу сообщить казакам, что против казаков никто не помышляет вести войну. Правительство просит казаков отрешиться от наветов большевиков и защитить Дон, который сам хочет устраивать свою жизнь, без помощи посторонних. Генерал-майор Усачев».

Такого же содержания было и обращение генерала к полковому комитету 27-го полка:

«Полковому комитету 27-го казачьего полка. 1918 г. 21 января, 23 часа, Каменская. Прошу вас, как казаков, приложить все усилия озаботиться о казаке полковнике Чернецове и его людях, предоставив им медицинскую помощь, продовольствие, покой. Я надеюсь, что он немедленно будет доставлен в спокойном вагоне на ст. Каменскую. Прошу сообщить казакам, что против казаков никто и не помышляет вести войну. Правительство просит казаков отрешиться от наветов большевиков и защитить Дон, который сам хочет устраивать свою жизнь, без помощи посторонних красноармейцев. Ввиду появления казаков на ст. Глубокой, я прекращаю действия, но