После того как царь в очередной раз вызвал сына в зал приёмов, чтобы удивить иноземных гостей своим блистательным наследником, Аристотель решил, что предел допустимого пройден. Пора говорить с царём. Но так случилось, что на следующий день Филипп сам объявился на уроке, не протрезвевший и оттого благодушно настроенный.

– Я посижу у вас, – миролюбиво произнёс он, удобно усаживаясь в кресло, – послушаю, чему учит моего сына большой афинский учёный.

Сказано было с иронией, но Аристотеля уже давно ничем нельзя было обидеть – за год пребывания в Пелле ко всему привык. Оставаясь спокойным, продолжал урок о счастье:

– Александр, ты будешь по-настоящему счастлив, если обретёшь в душе своей доброту, ставшую чертой твоего характера. Это состояние нужно заиметь, потому что добродетель не даётся при рождении человека, от природы. Она образуется из привычек, которыми двигает разум. А для этого вспоминай заповедь Пифагора: «День для тебя пропал, если ты не совершил сегодня доброго дела».

Филипп с некоторым напряжением вслушивался, а наставник, поглядывая на него, продолжал философствовать:

– Быть счастливым всегда не дозволено богами. Но если следовать мудрому правилу: «Забудь всё плохое!» – ты будешь счастлив.

Аристотель говорил о том, что счастье для всех людей неодинаковое, ибо нет для всех единого счастья. Но у каждого человека есть ощущение собственного, личного счастья.

– Большую ошибку совершит человек, который с беспечным видом станет ожидать своё счастье у врат Фортуны, пока за дело возьмётся богиня удачного случая. Правильно поступает тот, кто действует наоборот, кто испытывает Фортуну, дерзко пробиваясь вперёд, полагаясь на собственные силы. Только на крыльях доблести удаётся настигнуть ускользающее от тебя счастье.

Аристотель посмотрел в сторону царя. Заметив, что он слушает, сказал с назиданием:

– Но полным твоё счастье будет тогда, Александр, когда вокруг тебя заживут счастливо все люди. Цари должны помнить эту заповедь.

Филипп не остался равнодушным к услышанному:

– Аристо, для меня счастье – быть царём, иметь верных друзей, с кем приятно быть в компании, быть полезным для Македонии. А разве не счастье – иметь хорошее здоровье и ещё такие физические преимущества перед другими, как красота, сила, статность, ловкость в состязаниях, или такие достоинства, как слава, почёт, удача? Думаю, что для ощущения личного счастья нужно богатство, к этому нужно присоединить могущество и удачу, потому что в таком случае в жизни наступит наибольшая безопасность. Если человек обладает такими благами, находящимися в нем самом и вне его, он чувствует себя очень счастливо. Разве я неправ?

Аристотель покачал головой.

– То, что ты, царь, считаешь своим счастьем, является лишь упоением призрака счастья. Такое счастье длится всего мгновение как наслаждение состоянием души и тела. А искать наслаждений, известно от мудрецов, значит, опрометью гнаться за горестями. Ведь Гомер, желая показать, как постыдно наслаждение, говорит, что и величайшие боги перед ним бессильны, и оно ведёт их к большим несчастьям. Сколько доброго ни измыслил для троянцев бдящий Зевс, всё погибло из-за единого дня, отданного наслаждению с Герой, которая обольстила его с помощью пояса Афродиты. Даже могучий бог войны Арес был связан путами слабосильным колченогим Гефестом, выставлен на позор и расправу всего лишь из-за того, что поддался неразумной любви Афродиты. Вот почему искатель подобного счастья влачит самое безрадостное существование.

Аристотель следил за Филиппом, предугадывая нежелательное для него настроение. Но царь был настроен благодушно.

– Аристо, дорогой друг, тогда скажи, чем ты предлагаешь заняться человеку, достигшему определённых высот в политике и должностях, если не развлечениями? Разве весёлая пирушка с друзьями – не достойное занятие для меня?

– Нет, почему! Я сам люблю весёлые застолья, но нечастые и в качестве досуга. Иначе не останется времени на полезные людям дела, и последствия от частых возлияний вина и чревоугодия вредно скажутся для здоровья. Пропадёт моя полезность гражданина не только для семьи, но, что важно, для моего отечества.

– Коли так, чем ты предлагаешь заниматься царям помимо войн?

– Досугом, царь, – он идеал человеческой жизни.

Александр с интересом слушал наставника и отца, следил за их лицами. Было интересно узнать, кто окажется прав. Филипп, заметив внимание сына, не сдавался:

– Аристо, ты подводишь свою теорию под всех людей, а среди них есть не только цари и знать. Как вести себя ремесленникам, художникам, зодчим и ваятелям? Разве они не заслужили развлечений после тяжкого труда? Они вправе выбирать развлечения по своему разумению. Эти люди беспрерывно трудиться не могут, для них развлечения – это посиделки в трактирах и домашние пирушки. В этом они видят передышку от своих рабочих забот.

Аристотель постарался смягчить ситуацию:

– Я поспешу согласиться, царь, что досуг для каждого эллина выглядит неравноценным по многим обстоятельствам, поскольку деятельность любого из них отличается от соотечественника. Для одних досугом служат атлетические занятия в палестре*, для других – охота на льва или чтение древних рукописей. А философу, для которого главное умственная деятельность, досуг следует проводить в тишине и созерцании мира.

Филипп, удовлетворённый словами Аристотеля, собрался уходить. Но наставник неожиданно остановил его:

– Царь, я хочу обратиться к тебе с просьбой, но с уверенностью, что она не доставит тебе особой озабоченности.

Филипп уставился на него покрасневшими глазами.

– Чего ты хочешь, Аристо?

– Я хочу говорить с тобой без Александра. Позволь ему оставить нас.

* * *

Когда они остались вдвоём, Филипп выжидательно посмотрел на Аристотеля.

– Не подумай плохого, царь, но если ты доверил мне воспитание сына, я обязан говорить тебе только правду.

Царь, заинтригованный началом разговора, напрягся.

– Да это так. Слушаю тебя, Аристо.

– Когда я брался за обучение Александра наукам, в которых силён, – начал Аристотель, осторожно подбирая слова, – у меня не было повода сомневаться в правильности выбора места для занятий. Как ты решил, во дворце. На первых порах я не обращал внимания на помехи в занятиях или неудобства в обустройстве помещения, считал их мелочами, не требующими твоего участия. Но прошёл год, и я понял, что совмещение дворцовой жизни с учёбой идёт наследнику во вред по причине того, что близость к дворцовым событиям никак не способствует развитию его личности и дальнейшему образованию. Скажу больше, Александра стало портить постоянное общение с придворным бытом и порядками. При таких обстоятельствах мне приходится задумываться о результативности моего участия в образовании царевича. Тебе, царь, решать, но я теряю влияние на своего ученика.

Неожиданно Филипп развеселился – может быть, он думал, что у Аристотеля имелись более серьёзные претензии к нему:

– Аристо, ты откровенно удивил меня! Ты хочешь сказать, что отец