Не понимаю, почему моя мать так это любит. Боюсь пошевелиться из страха оторваться от земли и тут же расплыться в воздухе. Мой язык тяжел и неповоротлив.

Мне страшно потерять контроль над собой, как она, когда порезала все бесценные работы на мельчайшие кусочки в нашей галерее.

Я накрываю глаза рукой, но головокружение только усиливается.

– Как часто ты виделась с Эллис? – спрашиваю ее. – После того как ездила в Йель. Полагаю, ты редко приезжала домой.

Пауза затягивается настолько, что я искоса начинаю поглядывать на Квинн. Интересно, я что-то не то сказала? Наконец она вздыхает и устремляет свой взгляд на меня.

– Ну да, не очень. Видит бог, Карен и Джилл тоже нечасто бывали дома.

Мне требуется секунда, чтобы понять, что Карен и Джилл, должно быть, их матери. И, пожалуй, не очень хорошие.

– Наверное, тяжело, – говорю я.

– Думаю, это смотря кого спрашивать. Я пережила. Так что всё в порядке. А вот Эллис…

Я все еще в состоянии хмельного дурмана. Но, как говорит Квинн, это прибавляет адреналина в крови, и я вдруг чувствую себя более бодрой и энергичной.

– Ты о чем?

Под полуопущенными ресницами ее глаза блестят, словно осколки обсидиана.

– Это испортило Эллис. Она всегда была слегка неуверенной в себе, но…

Неуверенной?

– А мы вообще об одной Эллис говорим?

– Да. Я не знаю, кого она из себя строит в школе, но… да.

Квинн шумно вздыхает и встает, поворачиваясь прямо ко мне, присев на одно колено. Что-то в этом мне так напоминает Эллис: возможно, язык тела или даже одежда. И вчерашнее ощущение тоже не было случайным; они совершенно одинаково одеваются. Интересно, Эллис намеренно подражала своей старшей сестре или же просто боготворила ее, спутав в итоге восхищение с присвоением?

Быть может, Эллис в чем-то просто человек.

– К черту. Слушай. Понимаешь, Эллис в детстве всегда была со странностями. Она была одаренным ребенком. Я умна, но Эллис… совершенно другой уровень. Преподаватели не успевали за ней. Ей становилось ужасно скучно. Она закатывала истерики и вызывала головную боль у всех домашних, если не получала поощрения.

Нетрудно представить юную Эллис: в крохотном пиджаке и брюках в клеточку, как у взрослой, жаждет знаний и пышет яростью, если ей в этом отказывают.

– Когда Эллис было десять, наши родители уехали за границу на всю зиму. Предполагали отсутствовать пару месяцев, поэтому они оставили Эллис в Вермонте с нашей бабушкой. Только тогда случилась сильнейшая буря… Их завалило снегом, электричество отключили, и бабуля умерла.

– О боже. – Даже не хочется думать об этом: Эллис одна дома с мертвой бабушкой, родители в отъезде. – Как она поступила? Как?..

Квинн в изумлении подняла бровь.

– Эллис была одна целый месяц. Снег растаял за три недели, но энергетическая компания настолько вымоталась из-за всех этих перебоев, что все это время не смогла починить свет у нашей бабушки.

Морозы встали сильные, снег давил на окна, а тело бабушки медленно разлагалось на верхнем этаже. Когда начались оттепели, зловоние стало понемногу распространяться по дому. Я представляю, как Эллис захлопывала двери, чтобы избавиться от запаха, закрываясь все в меньших пространствах, пока стало некуда бежать.

– До ближайшего соседнего дома было шесть миль, – продолжила Квинн. – Еще и снег… Я имею в виду, что Эллис было всего десять. Она решила спрятаться и подождать.

Какой бы безразличной ни была моя мать, не представляю, чтобы она допустила такое.

В течение разговора я все время напоминаю себе, что родители Эллис оставили ее с бабушкой, уверенные в ее целости и сохранности.

Только она не была в безопасности, очевидно не была.

– Но потом ваши родители вернулись. И она… с ней все было в порядке? – Я смотрю на Квинн, почти умоляя договорить до конца. Того, что Эллис выжила, еще недостаточно. Мне нужен финал истории.

– Они вернулись благополучно, – хмуро отвечает Квинн. – И, кстати, рано. Но у Эллис к тому времени уже закончилась еда. Оставалось еще три недели отпуска до их возвращения. Ей нечего было есть… Она задушила своего домашнего кролика и съела его сырым. Надо понимать – это было отчаяние, безысходность.

Меня начинает тошнить, рот наполняется отвратительным вкусом горечи. Я сглатываю. Эллис… Она…

– Вообще-то у меня был выбор, – доносится голос сзади.

От неожиданности нас с Квинн так резко подбрасывает, что голова вновь начинает кружиться и все плывет перед глазами.

Одетая в великолепный, сшитый на заказ костюм, Эллис стоит в дверях, облокотившись рукой о проем.

Выражение ее лица настолько безразлично, что трудно понять, притворяется она или ей действительно все равно, что мы обсуждали, – что Квинн сказала.

Она опускает руку и поднимает бровь.

– Или кролик, или собака. И не собиралась убивать Маффина.

– Конечно нет, – шепчу я так тихо, что еле слышу себя.

– Мне жаль, – со слегка позеленевшим лицом добавляет Квинн, она с трудом держится на ногах. – Я не должна была что-то говорить. Эллис…

Эллис язвительно улыбается.

– Все нормально, Квинн. Фелисити понимает. У всех есть своя история.

Мы смотрим друг на друга через всю комнату. Появляется ощущение, будто я впервые вижу Эллис Хейли. Я жонглирую последними воспоминаниями словно камнями. Когда она узнала об Алекс, то ни разу не сказала, что это моя вина. Она говорила лишь: «У тебя не было злого умысла». Существовала разница, которую Эллис как писательница, сама, в разгар зимы, поняла лучше других.

– Я спустилась сообщить Фелисити, что иду спать, – говорит Эллис. Она теребит пальцами угол ближайшего акцентного столика, будто гладит фактуру дерева. Или хочет сказать что-то еще, но сдерживается.

Часом позже на полу своей комнаты я нахожу сложенную в квадрат, перевязанную черной длинной лентой бумагу с координатами, временем и именем Эллис.

Новый «Ночной перелет».