Шрифт:
Закладка:
14.04.54
Дорогой мой Израиль.
Не могу много писать. Я все еще слаба. Температура спала, но слабость не проходит, и я не могу ее преодолеть. Где-то, в тайниках души, грызет меня боль, безостановочно сверлит. Все это пройдет, когда силы вернутся ко мне, и все прояснится и покроется новой листвой. И теперь я хочу, чтобы ты получил все мои благословения, чтобы, войдя к себе в квартиру, обнаружил мое письмо, вспомнил меня на пасхальной церемонии, вспомнил, что я тебя люблю и хотела бы сидеть рядом с тобой.
И если существует болезнь одиночества, оба мы ею больны.
Нет сил продолжать письмо. Тяжко на душе. Если бы я могла уткнуться лицом в твои ладони, услышать твой голос (даже если ты меня ругаешь), мне бы сразу стало легче на душе, и все бы прошло, даже слабость в теле.
Израиль, случилось чудо: прямо сейчас принесли мне твое письмо. И сразу мне стало легче. Спасибо за такой пасхальный подарок. В следующем году мы будем вместе праздновать Песах. Я в этом уверена. Ну, а сейчас погашу лампу и буду думать о тебе, ощущать прикосновение твоей руки. Если не смогу уснуть, буду читать и перечитывать твое письмо, и, в конце концов, успокоюсь. А ты думай обо мне и обнимай меня так же, как я обнимаю тебя.
Твоя Наоми
Что случилось с Израилем? Почему он не позволяет себе забыть о ранах в ее душе? Грозовое облако наплывает на их счастливые встречи. Чем глубже становится их любовь, тем более ее оскорбляет его тон.
“Ты обладаешь таким талантом – любить”. Наоми слышит в этих словах намек на то, что она в состоянии изменить отношение к дочерям.
“Они мне чужие” – говорит она, тут же стараясь сгладить шокирующее впечатление, которое производят эти слова на Израиля. Серо-зеленые глаза становятся голубыми, и тело его выпрямляется как пружина.
“Долг матери обязывает тебя приблизить к себе старшую дочь”, – говорит он.
Притворяться? Жить во лжи? Душа восстает. Израиль не понимает, что от нее нельзя ожидать того, что можно ожидать от каждого человека. Смерть матери, смерть отца, смерть деда, приход нацистов к власти, полный развал семьи, акклиматизация в пустынной стране, вхождение в чуждую культуру, насильственное зачатие, рождение дочерей без всякой душевной готовности к этому – удар за ударом наносила ей жизнь. Не осталось даже крупицы сил, чтобы бороться с проблемами десятилетней дочери, чей несносный характер безжалостно терзал незаживающие шрамы, нанесенные жизнью.
Израиль усложняет ее жизнь. Предлагает жить под одним кровом без свадьбы. Он жить без нее не может. И постоянно твердит, что будет подлостью со стороны человека пожилого и больного связать себя с молодой женщиной узами брака. Она должна быть свободной в выборе достойного спутника жизни. Он не верит в ее любовь. И все же он пытается освободить ее из раковины, в которую она себя сама загнала. Он прогнал ее страх перед зеркалом, возникший со дня смерти матери – пальцами касаясь ее лица, он описывал каждую черточку. Под покровом любви пробуждается в ней новое чувство к жизни. Чудовищный нарост на голове исчез, как все ужасное и не вернется, убеждает она себя.
Израиль учит ее смеяться над неприятностями.
Они были вдвоем в постели, когда в дом без стука вошла Итка, ухаживающая за больными. Маленькая круглая женщина в испуге сбежала.
Итка не знала, что эта девушка – Наоми из кибуца Мишмар Аэмек и рассказала всему кибуцу о том, что у Израиля была проститутка из Хайфы. Рассказ обрастал все новыми деталями. Израиль от души хохотал. Наоми же не было до смеха. Она напугана. Она не в силах выдержать еще и этот скандал.
Глава шестая
Первые главы романа были опубликованы на первых страницах литературного журнала “Орлогин” (Часослов), в ноябре 1953. И с этого момента Наоми Френкель вышла из безвестности.
Изменилась вся ее жизнь.
Публикация вызвало бурю в литературном мире. Роман читают, о нем говорят.
Особенно горды выходцы из Германии. Впервые они стали героями израильского романа.
Поэтесса Лея Гольдберг обычно не склонная к восприятию юмора сказала Израилю, что хохотала до слез над некоторыми сценами романа и похвалила язык и стиль повествования.
Неумолкающее эхо вокруг публикации обрушило на Наоми шквал приглашений на публичные мероприятия в разных городах, во многих кибуцах и поселениях. Руководители Движения шлют поздравительные телеграммы в кибуц Азореа.
Шлионский гордится тем, что его пригласили творческий вечер автора “Саула и Иоанны”.
“Я смотрел на уважаемого литературного критика Израиля Розенцвайга как на сумасшедшего. Он сказал мне о неизвестной молодой писательнице следующее: “Я представлю тебе самую большую писательницу в Израиле”. Но когда я на одном дыхании прочитал все четыре главы от первой до последней строчки, то решительно заявил: “Это настоящий талант. Заваривается здесь большое произведение! И я уже закатал рукава, чтобы подготовить к печати литературный шедевр”.
16.07.54
Привет моему Израилю.
Вот, я опять дома, после впечатляющего вечера. Он был до смерти скучен. По сути, это было бесконечное славословие Шлионскому, который сидел в президиуме, красный и блестящий от удовольствия и пота, ибо в зале стояла невыносимая жара.
Приятной была лишь вторая часть вечера: угощение и встреча друзей. Меня представили многим новым людям. Познакомилась со всей молодой когортой ивритской литературы. Услышала много комплиментов моей публикации, и получила много приглашений. Я же все время думала о тебе, о миге, когда смогу погордиться перед тобой всеми теми хвалебными словами, которые обрушились на меня. Наконец, ты услышишь обо мне что-то хорошее, а не только плохое. Сам Меир Яари подошел ко мне поздороваться, и Яков Хазан сердечно ко мне обратился. И все это хорошее и приятное случилось только благодаря тебе. Охмани хочет подписать договор между мной и кибуцем. Так что есть надежда, что все упорядочится. Я по-настоящему счастлива. Новые звуки жизни звучат для меня прекрасной мелодией. Никогда раньше слышала я ее, и она преодолевает все трудности и все плохое, что случалось со мной.
Я люблю тебя очень. Увидимся на следующей неделе. Приеду вечерним автобусом, в канун субботы, и останусь, если удастся, до воскресенья. Пиши мне, подходит ли тебе такая “программа”. Через два дня напишу тебе снова. А пока
