из них слепо верит СССР. Яков Амит, лидер группы литовского еврейства заявил: “Если революционный мир говорит, что Орен шпион, значит это неспроста. Невозможно это отвергнуть, не зная деталей дела”. Меир Яари не может понять насколько во все это замешана коммунистическая партия Израиля под руководством Моше Снэ.

5.11.53

Гиват Хавива

История с Ореном сильно меня удивила и разочаровала. Почему они это сделали? Надеюсь, что его помилуют. Но кто в этом был заинтересован? Компартия Израиля? Снэ? Попытка доказать, что не зря уничтожили Сланского? Кто знает.

Вообще из всех политических катавасий более всего меня интересует эволюция Бен-Гуриона. Настало время поговорить о неожиданном “душевном кризисе” этого человека. Произошел в нем перелом и падение духа после “душевного напряжения в течение семнадцати лет?” Провал его системы, приближение которого он ощущал? Все мои прогнозы превращаются в прах.

Днем и ночью я больше всего думаю о ситуации в литературе.

Получил журнал “Орлогин”(Часослов), и, конечно же, прочел главы из твоего романа уже который раз. Пытался представить себе, как принимает читатель в первый раз твою прозу. Вообще, вышло неплохо. Записал себе малые и большие исправления, которые надо внести в текст. Уже не впервые думал о том, почему сюжеты так малы и бескрылы у наших писателей. Помнишь, я говорил об этом на писательской конференции в Эйн Шемере: “У наших молодых писателей сюжеты слишком коротки”. Почему? Герои спорят по поводу прошедших событий и процессов, но только не о том, что вершится в настоящем, перед нашими глазами. Не видим, как репатриант первой или второй волны превращается в подрядчика или занимается куплей-продажей, как боец ЭЦЕЛь становится маклером и спекулянтом, а чиновник, верный Рабочей партии Израиля МАПАЙ, ворует и берет взятки. Мы не видим, каким образом общественные процессы и личные чувства отражаются в их душах – чувства любви к женщине, к семье, отношения к большим и малым делам. Это – невосстановимое упущение в писательском творчестве. Всё это – результат политики режима Бен-Гуриона, банкротство которого обнаружится весьма скоро во всех областях – внутренних и внешних, духовных и экономических. Дело писателей – обнаруживать корни надвигающихся событий, а не только полагаться на мелкую суету мимолетной жизни и уличные разговоры, которые тут же забываются после их произнесения. Сила писателя в умении отразить жизнь по-крупному, а не заниматься лишь поверхностным фотографированием жизни.

Ты, несомненно, получила журнал, испытала несравнимое ни с чем чувство – увидеть свое слово напечатанным в настоящем публичном издании. Так что эта неделя для тебя весьма удачна.

На следующей неделе я начинаю новый цикл лекций. После этого, примерно через две недели приеду в Тель-Авив. Хотел бы услышать твое мнение о фильме Чаплина. Надеюсь, что ты здорова и полна сил для продолжения работы над романом.

Всех благ, твой Израиль.

Дело Орена не сходит с повестки дня. Сталинист Меир Яари на этот раз реагирует с непривычной для него резкостью. В 1952 он очень болезненно воспринял казнь еврейских и писателей в Москве. Но при этом сказал: как мы можем судить такого великого человека, как Сталин? Мы не знаем, что за этим стоит.

Яари требует полностью очистить Орена и все сионистское движение от ложного обвинения в шпионаже и терроре в Чехии и остальных странах социализма. Он считает сообщниками гонителей Орена израильскую компартию и лично Моше Снэ. Они должны добиться освобождения Орена.

Израиль буквально тонет в этих политических событиях, как и Наоми – в работе над романом. Душевное напряжение выматывает из нее все силы. Она похудела и побледнела, нервно грызет карандаш. А душу ее грызут указания Израиля: ты должна очистить и прояснить стиль, избавиться от остатков западноевропейской культуры. Отбрасывай все ненужное, сосредоточься на главном. Язык должен соответствовать характерам героев, действующих в описываемой ситуации. Не отбрасывай всё это, как делает Шлионский, который мне друг, но истина, как говорил Сократ дороже. Я не принимаю его слишком частое злоупотребление возвышенным языком Священного Писания.

“Израиль, – Шлионский спорит с ним, – даже падшая женщина должна изъясняться чистым языком, а не сленгом”. Как редактор, он оснащает язык героев арамейскими словами, которыми часто пользуются религиозные евреи. Но он их вводит в язык христиан и жителей рабочих районов. Авраам Шлионский и Израиль Розенцвайг – редакторы языка и литературы издательства “Сифриат Апоалим”. Именно они отвечают за качество и отбор литературы. И они выполняют свою работу как высокое предназначение.

Наоми часто и беспричинно плачет. Работая над книгой, она возвращается к родному дому, и тоска давит.

Израиль не понимает причину ее нервных срывов.

Он считает, что это связано с работой над лекцией о творчестве Рильке. Рильке – самый любимый поэт Наоми. Она погружается в его печальные, женственные стихи и сама погружается в печаль.

Чтобы отвлечь подругу, Израиль читает ей стихи польско-еврейского поэта Юлиана Тувима.

Наоми внимательно слушает стихи, знакомится с жизнью Тувима. Но ни поэт, ни его биография не трогают ее. Даже знаменитое высказывание: “Я еврей не по крови, текущей в жилах, а по крови, текущей из жил”, не производит на нее глубокого впечатления.

Чёрненькая моя!

Что тебя мучает? Все дела с работой в Кибуце и желанием уволиться будут упорядочены. Все зависит только от тебя. Я, конечно, могу удивляться искусству выражения у Рильке чувств сиротства, боли потери, одиночества, но он в жизни своей не знал радости жизни, кроме, может, радости творчества. Я верю в красоту, любовь, увлеченность природой. И это, несмотря на то, что я познал одиночество больше, чем ты, и разочарований больше, чем ты, и пережил ужасы больше, чем ты. Я любил Рильке, но всегда меня отталкивала от него болезненность, невероятная тяга к одиночеству, ужасам и страданиям души. Вот, и наш известный критик Курцвайль любит поигрывать “демонизмом”. Тебе же я советую закончить такие игры. Знаю, что это трудно. Преодолей это!

Наоми, как было бы чудно провести с тобой субботу или все праздники, всё вместе с тобой, всегда с тобой, чувствовать прикосновение твоих лечащих рук, слышать твой звонкий смех, знать, что все мечты мои осуществились. Но ты сейчас далеко от меня и вся во власти страхов. Я все понимаю и потому говорю тебе: потерпи еще две недели, пока я завершу курс преподавания. Мы встретимся на несколько дней. И мы отгоним все страхи. Я тебе верю всей душой. Поверь и ты мне. Я не могу работать, когда знаю, что тебя терзают сомнения. Написал тебе это письмо, и мне стало легче. Прошедшая