Шрифт:
Закладка:
Однажды, гуляя по улицам Иерусалима, увидела невысокого аккуратного старика. Именно он, как ей показалось, сможет решить ее проблему. И действительно ей повезло. Его акцент и галантное поведение выдавали в нем берлинца. Он повел ее по ступеням в подвал, где располагались две небольшие комнатки его квартиры. В нос ударил спёртый и влажный воздух. Одним взглядом оценила она обстановку – пустой холодильник, расшатанную мебель, черного пуделя, который лежал у дверей на потертой циновке. Старик взял лист чистой бумаги, чертил и стирал и снова чертил. Она сидела рядом, на стуле, изредка бросая взгляд на фотографию элегантной женщины, глядящей на нее из рамки. Старик нарисовал приемник тех лет и даже внутренние его детали. Затем предложил ей чашку кофе.
“Я приехал в Израиль в 1935 году”, – ответил старик на ее вопрос и, видя ее заинтересованность, излил душу. В Германии он владел большим известным магазином ковров. С приходом Гитлера к власти, отослал своих двух сыновей учиться в Англию. С тех пор от них доходят редкие весточки. Он перевел взгляд на фото женщины и рассказал о трагедии, постигшей их семью. Жена его случайно оказалась на уличной демонстрации и была убита нацистами, ибо похожа была на еврейку. В середине тридцатых годов нацистский режим отобрал у него его роскошный дом и передал его американскому посольству в Берлине.
Он сказал тогда послу: “Если вы не возьмете, сюда вселится высокопоставленный нацист и тогда мои шансы получить дом обратно будут равны нулю”.
После продолжительной беседы о предвоенной Германии она рассталась со стариком и, выйдя из подвала, оказалась в темноте. Автобусы уже не шли. И она провела остаток ночи на скамейке в парке рядом с жильем старика. С рассветом уехала в Азореа.
Израилю моему привет.
Вчера послала тебе письмо в Бейт Альфа. Сегодня получила письмо от тебя. Оно меня очень обеспокоило. В течение трех дней я безуспешно звонила тебе в Гиват Хавиву. Что случилось? Откуда эта горечь и тоска? Буду ждать тебя в пятницу, ровно в шесть часов вечера, у телефона. Если ты пожелаешь, приеду к тебе в субботу вечером, и выясним, если есть что выяснить. Мне не дает покоя мысль, что ты пребываешь в плохом настроении. Успокойся, дорогой мой человек, и прими всю мою любовь.
Твоя Наоми.
Пятница. Голос его в телефоне полон горечи. Израиль не тот, каким был во время их последних встреч. Хватит ему как подростку играть в прятки каждый раз, когда он хочет с ней встретиться. Он тяжелый сердечник в пожилом возрасте. Ему невозможно продолжать отношения с любимой, постоянно страшась за ее доброе имя. Кибуц Азореа снял скромную виллу на горе Кармель для отдыха и товарищеских встреч, но Наоми не хочет уединиться с ним. По ее словам, когда она там работает над романом, женатые и холостые товарищи пытаются ухаживать за ней. Если они обнаружат ее любовь к мужчине, сплетен не оберешься. И ее ухажеры станут более решительными и наглыми.
Израиль обескуражен тем, что она травмирована их интимными отношениями. Наоми несчастна. Она все время ощущает, как его пальцы касаются ее души. Его любовь обжигает ее с неимоверной силой. И вдруг она почувствовала, что чувство стихло. Она вся дрожит. Молчание Израиля говорит о том, что душа его глубоко уязвлена. Томление превращается в депрессию, и он все более отдаляется от нее. Положение медленно, но неотвратимо становится катастрофичным.
Она так надеялась, что очищающий источник прорвется из ее израненной души. Да, она хочет познать новый мир, это ее долг перед собой и перед ним. Он для нее – дар от Бога. И она не даст никому победить ее великую любовь.
Дорогой мой Израиль.
Если бы у меня была возможность после нашего разговора по телефону приехать к тебе, я бы это сделала, не задумываясь. Я чувствовала горечь в твоем голосе и поняла по твоим ответам, что нет у тебя желания встретиться со мной в ближайшие дни.
Ты во всех отношениях прав. И я решила преодолеть все глупые преграды в своей душе, все эти осколки, оставшиеся в ней от прошлого. Нет им места в наших с тобой отношениях. Не подходит ни мне, ни тебе играть в эти прятки, скитаться по каким-то углам, чтобы видеться друг с другом. Если ты и вправду захочешь этого, мы можем открыто жить вместе в моем или твоем доме. Я пишу тебе это на полном серьезе, взвесив и решив. Я хочу тебя видеть. Я хочу тебе многое объяснить. Приезжай ко мне. Я не могу из-за младшей дочери надолго оставить дом. Уверяю тебя, что той атмосферы, которая царила в прошлом, больше не будет. На все твои вопросы и сомнения я дам тебе ответ, прямой и без утайки. Я должна за тобой ухаживать, когда ты себя плохо чувствуешь. Приезжай отдохнуть на несколько дней после твоих заседаний в рабочем комитете. Никаких утомительных занятий. Отложу в сторону работу над романом. Буду лишь рассказывать анекдоты. Только приезжай! Не сердись за то, что противопоставляю твоему чувству горечи все, что для меня является счастьем. Что поделаешь? Я все время ощущаю прикосновение твоих пальцев к моему телу. Я люблю тебя.
Мы должны сделать все, чтобы любовь эта не угасла в тени всяческих препятствий, лишенных логики. Приезжай! И если ты не приедешь, я буду бежать за тобой на край света.
Ответь. Думай обо мне хорошо. Пойми, нет ни малейшего повода для горечи. Я уверяю тебя в этом.
С любовью, Наоми
Осенняя ночь. Её охватывает паника. Она врывается в свою квартиру с твердым намерением заглушить ненавистные ей голоса в собственной душе. Она преодолеет печаль. В эту осеннюю субботнюю ночь сами стены говорят с ней о ее одиночестве.
“Духовность и чувственность – вещь единая” – сказал ей Израиль, и ладонь его руки легко коснулась ее ладони. И тогда тайная сила вывела ее из равновесия чувством, которого она не ведала ни как девушка, ни как молодая женщина, и потрясла ее до самого основания.
Она схватила ручку и написала:
Хочу сказать тебе многое, о чем невозможно вымолвить, когда мы вместе, ибо в те мгновения нет в них нужды. Я не знала, что можно дойти до таких глубин счастья и
