Шрифт:
Закладка:
Сейчас жену вызвали на дачу хозяев, и там Ярцев по телефону передал ей содержание телеграммы из Киева от жены моего старого товарища Николая Захаровича Васильева: «Николай сегодня ночью умер, нечаянно отравившись». Вы не можете представить себе, как это неожиданно и обидно, больно, скверно. Это был редкий, оригинальный парень, страстно влюбленный в свою науку — химию. Я знал его с 16 лет, мы любили друг друга, мы жили душа в душу и — разделенные огромными расстояниями — оба всегда шли нога в ногу. Чудная душа это была. Крепкий, правдивый, суровый человек. Как обухом по голове, оглушила меня эта весть, и хоть я привык к неожиданностям, редко удивляюсь и ничего не боюсь, — но холод в сердце и темно в голове.
Особенно же нехорошо это потому, что я сам давно был убежден в том, что Николай отравится, не однажды говорил это ему, говорил жене своей и его — чорт бы меня побрал! И потом — мне кажется, что это не «нечаянно».
Жена завтра едет в Киев и привезет оттуда сюда жену и троих детей Николая. Чорт побери смерть, науку, политехникумы и всю эту чепуху. Т. е. — я до такой степени зол и раздражен этой смертью — ненужной, нелепой. У Средина старуха-мать умирает и — не может умереть. Ей 82 г., она хочет смерти, зовет ее, ждет, у нее воспаление легких — а она не умирает! А тут — здоровый, умный, славный человек — если действительно нечаянно.
Ну, я не буду больше писать, ибо чувствую, что стал глуп и как-то — смят, скомкан.
177
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
1 или 2 [14 или 15] декабря 1901, Олеиз.
Разумеется, милый друг, Николай Дмитриевич, я согласен! С искренним удовольствием отдаю рассказ, и — по совести должен сказать тебе — великолепное ты дело задумал! Честь твоему сердцу, честь уму! Очень хороший ты человек, ей-богу!
Вот что: заголовок рассказа надо изменить так: «Преступники». Хорошо бы в этот сборник «Кирилку» запустить, — как ты полагаешь? Только — боязно, не пропустит цензура для такого сборника.
Засим: проси у Е. Н. Чирикова рассказ «Свинья» и еще что-нибудь, напр., «Недород кормов» или «Хлеб везут». У Андреева — «В Сабурове» или, иначе, «Курносый». Можно «Бегемота», при условии, если Леонид согласится сделать этот рассказ менее сладким.
Нельзя ли привлечь Серафимовича? Не даст ли Бунин «Кастрюка»?
А впрочем — действуй, сам понимаешь, что надо.
А — у кого издавать? Мой крепкий совет — валяйте у «Знания». Константин Петров Пятницкий обделал бы все это дешево и хорошо. А главное — фирма. Важно, чтобы это издание не проглотили разные книгорыночные крокодилы, вроде Сытина и Кº. Если книжка выйдет у «Знания», я поручусь за то, что она пойдет в деревню через земские склады, а не будет служить источником дохода для тех книжников, которые ныне собираются раздавить земские склады тяжестью своих толстых мошон.
Крепко жму руку, товарищ!
Всем кланяюсь, Шаляпину — тоже. Бывает он у тебя?
Собрались бы вы, ребята, сюда однажды, право!
178
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
3 или 4 [16 или 17] декабря 1901, Олеиз.
Сейчас прочитал «Трое». Знаете — это хорошая книга, несмотря на длинноты, повторения и множество других недостатков, хорошая книга! Читая ее, я с грустью думал, что, если бы такую книгу я мог прочесть пятнадцать лет тому назад, — это избавило бы меня от многих мучений мысли, столь же тяжелых, сколько излишних.
А теперь я думаю: если б можно было продавать эту книгу по гривеннику!
Знаю, что по поводу ее печать и сытая публика будет говорить о падении таланта, порче языка и т. д. Прекрасно! Очень хорошо, ибо — достаточно сочинять «изящную словесность», столь любезную сердцам скучающих мещан и мещанок. Я думаю, что обязанность порядочного писателя — быть писателем неприятным публике, а высшее искусство — суть искусство раздражать людей.
Получил письмо от Скитальца. Ужасно обрадовался. Стихи его все еще не получил, но скоро получу.
Посылаю письмо Хапгуд, а зачем? Неизвестно.
Головинский осаждает меня письмами, в коих доказывает, что я «нравственно обязан» идти сотрудничать в «В[естник] в[семирной] истории», ибо туда — «все» пошли, а Поссе где-то отозвался о журнале одобрительно. Я к Головинскому не пойду, ибо — ничего хорошего от него не ожидаю. В Москве затевается тоже журнал — «Правда». Дело — в руках прис[яжного] повер[енного] Муравьева. Спрашивали меня, как составить компанию сотрудников. Рекомендовал: Поссе, Сатурина, Коврова, Чирикова, Андреева, Скитальца, Вересаева, Серафимовича, Шестова, Богучарского. Славная компания!
Море шумит. Однообразно оно и глупо. Оно — как всё здесь — занимается пустяками, обтачивает красивые камешки. Вы увидите, что это и бесполезно и не достойно такой силы, как сила моря.
Впечатление смерти Николы, как заноза в сердце. Глупая смерть для такого, как он.
Сейчас получил с почты книги и конверты. Спасибо. Пришлите еще 10 «Троих».
Получил «Фому» нью-йоркского в переводе Бернштейна. Смешно, ибо иллюстрировано. Три иллюстрации: на одной Игнат душит какого-то лысого патера, — видно, это сцена в трактире с дьяконом. На другой — молодой католический патер же в сутане тащит из воды какую-то белую бабу. Видно, Фома и Саша. Игнат — страшен. Третий листок — «Бурлаки» Репина. На кой они чорт понадобились? Недоумеваю.
В «Песне о Бур[евестнике]» — ошибка, очень скверная: вместо «поют и пляшут волны к высоте» напечатано: «в высоте». Странно, — как они туда вскочили?
И надо не «пляшут», а «рвутся к высоте».
Впрочем — я пришлю Вам экземпляр «Троих» с поправками.
Сейчас получил телеграмму от жены: «Едем прекрасно». Ну, и хорошо!
179
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
Середина [конец] декабря 1901, Олеиз.
Посылаю 4-й акт. Наконец, получил его — вчера! — после десятка писем с просьбой о высылке.
Ну вот, пошлите его Шольцу. А о времени, когда пьеса будет поставлена, — мне ничего неведомо.
Когда Вы, друже, поедете сюда, я попрошу Вас — привезите экземпляр пьесы, напечатанный на машине. А то у меня нет ее.
Сердечное спасибо за письмо о Головинском. Был у меня на-днях еще один гусь — Арабажин. Это — явный лжец или — лгун, — как лучше? Предлагал мне очень много хорошего и — между прочим — издание газеты под таким заголовком: «Газета
