От Шона нет никаких новостей. Мама стоит на стороне полиции. Все факты сводятся к тому, что убийца среди нас, лучших друзей Евы. А еще эти соревнования…

Слезы ручьем текут по щекам, всхлипы заглушает звук льющейся из-под крана воды.

Я хочу заснуть. Завернуться в свой любимый теплый плед и спать до тех пор, пока все не станет как прежде.

Я не знаю, что делать… Не знаю! Прежде всего, успокоиться. Я начинаю медленно считать вслух, закрыв глаза. А через несколько минут делаю глубокий вдох, умываюсь и выхожу из ванной. В нескольких метрах от раскрытой двери гостиной я слышу голос мамы:

– …тогда врач сказал, что, скорее всего, у нее психологическая травма. А теперь еще одно убийство. Это ужасно! Она не выдержала такой нагрузки, понимаете? Не сомневайтесь, я буду следить за ее состоянием и не выпущу из дома.

Замечательно… интересно, она правда так считает или просто спасает меня от очередного допроса?

– Я вас понял. Похоже, нам здесь делать больше нечего.

Услышав приближающиеся шаги, я сворачиваю за угол и жду, пока незваные гости скроются в коридоре, а затем покинут дом.

Мы с мамой снова остаемся наедине. Встретившись со мной взглядом, она не торопится что-либо спрашивать, поэтому я начинаю разговор сама:

– Ты действительно считаешь, что я больна?

Она качает головой.

– Я в состоянии отличить, в каком состоянии находится моя дочь. Я знаю, что ты думаешь о полиции, и в частности о Джере Оулдмане. Но кое в чем он все же прав. Только, прошу тебя, не злись на меня за эти слова. Ты ведь давно влюблена в Уайта и пытаешься найти ему оправдание, потому что видишь в нем того человека, которым он не является…

Похоже, у мамы есть все основания считать именно так, и я не могу ее в этом винить.

– Я не влюблена в Шона, – произношу я тихо. – Я ясно вижу как его достоинства, так и недостатки. Да, я сама считала, что это сделал он… и заставила полицию поверить в его виновность. Обстоятельства сложились так, что в тот момент я не могла думать иначе! Но сейчас я поняла, что это все – неправда. Я ошиблась. А в полиции этого понять не могут. Как же, потерять единственного подозреваемого…

– Значит, не влюблена, – произносит мама, с грустью глядя на меня. – Снова отрицаешь…

– Влюбленность – это другое чувство, мама. Оно слишком поверхностное. Понимаешь… я знаю этого человека лучше, чем кого-либо. Я испытала разные эмоции рядом с ним. И… то, что я испытываю, вряд ли можно назвать влюбленностью. Это что-то гораздо большее…

На ее глазах появляются слезы, но я не могу понять отчего. То ли оттого, что я первый раз в жизни ей открылась, то ли оттого, что она смотрит на это «со стороны» и ей меня жаль.

– Пожалуйста, мама. Поверь мне.

Я сжимаю ее ладонь в своей, а затем чувствую, как тону в теплых объятиях.

– Я люблю тебя, моя девочка, и хочу, чтобы ты была счастлива, – произносит она.

– Я тоже люблю тебя, мам.

Глава 18

Длинные гудки… затем короткие. Хлоя снова сбрасывает вызов. Здесь есть только два варианта: либо она ссорится с мамой, еще ничего не зная о том, что произошло, и поэтому не может сейчас говорить, либо… она знает все. И думает, что я предала ее…

Пробую снова. Да, я буду звонить, пока Хлоя не заблокирует мой номер или же не ответит, потому что я понимаю, как ей сейчас плохо. И от моего поступка лучше не становится. Кто я теперь в ее глазах? Она уверена в том, что Шон убил Эвана, а теперь узнает о том, что я отказываюсь от своих слов против него.

– Что тебе нужно, Элизабет? – наконец-то слышу хриплый голос в трубке. – Я не хочу с тобой говорить, неужели непонятно?!

– Ло, пожалуйста, не бросай трубку!

Вместо слов – тихий всхлип на другом конце линии.

– Нам нужно увидеться. Где ты сейчас?

– Не хочу. Лиз, ты можешь просто оставить меня в покое? Эвана… теперь его… нет… как и Евы. Я уже давно начала догадываться, что это сделал Уайт! Но ты меня не слушала! И даже сейчас… когда ты чуть не погибла из-за него… ты остаешься на его стороне.

– Я уверена в нем так же, как и в себе, Хлоя. Он хочет найти настоящего убийцу не меньше, чем мы. Он невиновен. Когда я тебе все расскажу, ты поймешь.

Молчание длиною в несколько секунд кажется вечностью. Я боюсь снова услышать в трубке короткие гудки.

– Хорошо. Через час я буду ждать тебя на заброшенной сцене.

– До встречи, – произношу я и кладу трубку.

У Хлои с самого детства была какая-то тяга к старым разваленным зданиям. Многие дети любят лазить по «заброшкам» до определенного возраста. Но подруге до сих пор комфортно в таких местах, хотя ходит она туда намного реже.

Я вспоминаю о своем домашнем аресте. Думаю, нет смысла рассказывать маме о том, куда и зачем я собираюсь пойти, она все равно меня теперь никуда не отпустит, потому что слишком переживает. Значит, использую старый проверенный способ…

Я спускаюсь вниз и предлагаю маме выпить чаю, на что она с улыбкой соглашается. Мы не разговариваем о том, что происходит сейчас в моей жизни, зная, что ни к чему хорошему это не приведет. Мама пытается не затрагивать темы, которые могут каким-то образом напомнить мне о происходящих событиях, наивно думая, что мысли о них не вертятся в моей голове каждую секунду. Потом я целую ее в щеку, желаю спокойной ночи и иду в свою комнату. В последнее время я заметила за ней привычку заходить в мою комнату перед сном и укрывать меня одеялом или же просто несколько минут меня разглядывать и лишь потом уходить. Поэтому, одевшись, я выключаю свет, укрываюсь и жду ее последнего ночного визита.

Минут через десять, как я и предполагала, дверь тихо приоткрывается, и я тут же закрываю глаза.

Когда мама выходит, я, немного подождав, встаю, на всякий случай кладу теплое одеяло под плед и делаю из него фигуру, похожую на человеческий силуэт. Потом, убедившись, что свет в маминой комнате выключен, спускаюсь через окно во двор.

Возможно, кому-то само звучание фразы «заброшенная сцена» покажется устрашающим, но я давно убедилась, что ничего и никого ужасного там нет, даже ночью. Разве что интерьер оставляет желать лучшего.