за доблестною местной жандармерией. Все же находки следовало описать, прикрепить к описанию снимки. И дом отснять, весь, от чердака, куда мы тоже заглянули, обнаружив разостланные газеты, россыпи трав на них и катышки мышиного дерьма между этими травами.

Ведьма, а амулет от грызунов не повесила.

Были там и сундуки, но большею частью пустые или забитые всякой ерундой, наподобие ржавых гвоздей, сломанной керосинки и даже старых велосипедных шин.

Велосипед, к слову, тоже имелся, в сарае стоял и судя по виду – стоял давно.

- Бывают… конечно, бывают… вот… - соседка огляделась и, поняв, что за ней не следят, сказала: - В Змеевке, баба Валя… она добрая… всем-то помогает, никому не отказывает. И зачастую даром, ежели у человека денег нет? То что ему, помирать?

- А лечебница?

- Так… доедь до той лечебницы, - отмахнулась соседка. – То у них часы неприемные, то Милка на выезде. А сейчас и этот объявился, рыжий. Лысый. Страшенный. И говорят, что совсем того… - она постучала пальцем по башке. – Да и вовсе я знаете, что слышала?

- Нет, - так же тихо ответила я и наклонилась.

- Что целители, они нарочно людей травят. Лекарствами своими. Чтоб, значит, те болели и приходили. И деньгу несли.

- Так госпиталь же бесплатный.

- Все одно, - она нахмурилась. – Травят. Всякоею химией. А у Тоньки, пусть и брала она не по-людски, все свое, натуральное. Сама она в лес ходила, сама травы брала… хотя и денег просила невмеряно… никому-то не верила на слово. Бывает, попросишь, а она этак, усмехнётся и говорит, что, мол, в долг отпустить может, но сперва бумажку напиши, что в долг взяла и когда отдашь. Нет, ну ведьма же! Нельзя же ж так с людями… и с соседями.

Ну да, на людей ей в целом-то плевать, а вот обиду ту, когда она просила, а ей не дали, помнит.

- И вовсе жадная она была… грошик к грошику собирала. Никогда-то впростоту ничего не делала. Да ладно лекарства, но хоть бы какой травы отсыпала… трава ж в лесу бесплатно растет! А Тонька торговала, будто эта трава золотая…

- Кто к ней ходил?

- Ну… ходили так-то… люди… я мало кого ведаю… с нашей-то улицы никто не ходил. Потому что жадная она. Я уж и жалобу писала. В жандармерию. Ну, чтоб сделали чего. Это ж никакого спокойствия нет, когда шастают и шастают! Шастают… прости, Господи, - она снова перекрестилась и шею потянула, норовя заглянуть во двор.

Шастают, значит.

А кто и зачем – не понятно.

- А родственники у неё есть? – поинтересовался Бекшеев.

- Родственники? Сестрица есть… только они друг дружку терпеть не могут. Та у Тоньки жениха увела. И главное, - соседка оживилась и даже обрадовалась. – Перед самою свадьбой! Те уже и заявление подали, и платье Тонька купила, да только в этом платье и с Тонькиным женишком под руку сестрица Тонькина младшая к алтарю пошла… ох и скандал был…

Я думаю.

А соседка раскраснелась.

- Тонька тогда-то к нам и съехала сюда. Бабку дохаживать. От нее и научилась всякому. Та тоже ведьмою была… Тонька сперва самогон гнала, потом и остальное стала. А после бабкиной смерти уехала. Знаю, еще с сестрой лаялась и так, что вся улица слыхала.

- Из-за жениха?

- Да не… тот пропойцей оказался. И вовсе дурноватым… чего из-за него лаяться… сестрица Тонькина вознамерилась в дом въехать. Мол, бабки не стало, делись. А Тонька ей под нос фигу. Мол, хрен тебе.

Не скажу, что не справедливо.

Интересно, а что моя сестра сделала бы, узнав… если бы тогда все вышло, как мне думалось. А мне ведь думалось не о ней, не о её обиде и позоре, которого было не избежать, но лишь о своей любви.

О том, чего я заслуживаю.

Она же…

Она умерла и не узнала, какая я сволочь.

- Мамашка-то младшенькую поддерживала. У ней вон семья и все такое, дети малые. А Тонька домой, стало быть, вернуться может. Там как раз папаня слег, его дохаживать надобно. Да только Тонька и ей кукиш скрутила. Мамашка грозилась вовсе отречься, если ослушается. И судом ещё. Но Тонька всегда хитрою была. И бабку подбила духовную написать. Или еще чего… в общем, Тонькин это дом стал. И все тут. Жандарм, которого мамашка вызвала, так и ответствовал.

А ведь соседке лет тридцать с виду, если и больше, то не сильно, и потому вряд ли сама она ту историю помнит. Скорее просто слышала от кого-то, но городок маленький и сплетни в нем отличаются завидной живучестью.

- Тонька уехала и хату закрыла. И сказала, что если вдруг полезут, то она в суд подаст за воровство. И золотишко прихватила с собой. И деньги, что бабка откладывала.

- Какое золотишко?

- Ну так… обыкновенно. Небось, бабка не в убыток себе самогоном торговала, - сказала соседка с полной уверенностью. – Все знали, что золотишко у ней имелось… и у Тоньки. И выходит, что теперь все сестрице её достанется, да? Вот смеху-то будет… Тонька, небось, в гробу перевернется…

От радостной этакой новости она даже руками хлопнула.

- Скажите… - я перебила эту радость, хотя ненадолго. По глазам вижу, что стоит нам убраться, и побежит она по соседям, разнося удивительную новость. – А почему у неё собаки не было?

- Собаки?

- Собаки. Забор высокий. Замки вот… явно же опасалась кого-то.

Людей, которые точно знали, что в этом доме есть чем поживиться.

- Так… подох кобель, - сказала соседка. – Вон, третьего дня как… он-то здоровущий был. А злющий – страх просто! Тоньку только и признавал. Так-то она на цепи его держала, а как уходила куда, то и выпускала, чтоб хату стерег. Вы от правильно сказали. Боялась она.

- Кого?

- Людей. Люди-то про нее всю правду знали. От людей, небось, ничего-то не скроешь…

Особенно золото в коробке из-под печенья.

Кстати, коробки знакомые и печенье не из дешевых. Антонина Павловна явно любила себя побаловать.

- Вот и тряслася… только не помогло, да…

- Как умерла собака?

- Откуда ж я знаю? Может, сама сдохла. Старый был кобель, сколько себя помню, туточки он. Куру мне задрал. Я к Тоньке пошла, а она мне, мол, сама кура виноватая, что в кусты полезла. Будто не знает, что у куры мозгов-то