– Что, гражданин Арсеньев, набегались? А мне ведь сердце-вещун подсказывало, что когда-нибудь наши с вами дорожки сойдутся… Бросьте пистолет!

Вадим чуток помедлил. Отработанная реакция позволяла сделать скачок и одновременно пальнуть от пояса в растянутую самодовольной улыбочкой мордализацию. С каким бы удовольствием это сделал! Но нельзя. Коли Абрамов его выследил, значит, где-то поблизости чекистский или милицейский наряд. Негоже столь высокому ответственному лицу в одиночку шлындать по задворкам. Получается, что никуда Надин препровождать не нужно – можно сдать ее прямо сейчас, изложив обстоятельства задержания. На сладкое пойдут убитые бандиты. Артист все подтвердит, и не останется у Советской власти насчет Вадима Арсеньева ни малейших сомнений. Еще и наградят за самоотверженность.

Поэтому прыгать и стрелять он не стал, а пустил юзом по полу «Баярд» и проговорил незлобиво:

– Вы, товарищ Абрамов, не в того целитесь. Р-разрешите вам представить: Надин, она же Адель, она же… ладно, имена после посчитаете. Главная вдохновительница и предводительница банды «Черного Короля». Прошу любить и жаловать.

Абрамов свесился и длиннющей, как у шимпанзе, рукой подхватил Вадимов пистолет.

– Пристрели его, Алексис, – выцедила сквозь искусственные резцы его вдохновительница. – Он мне надоел.

Это что такое? Вадим впал в столбняк, глядя, как чин из ОГПУ перебрасывает «Баярд» государственной преступнице, а та ловит оружие и со сноровкой знающего человека проверяет обойму.

– Зачем же убивать, Адочка? – промяукал Абрамов. – Он пригодится. Нам еще отсюда выбираться…

Адочка? Он знает ее давнее имя. То есть для него она – не девочка на побегушках у Ласкера. Вадим схватился за голову. Ах, сучий ливер! Как же можно было дать такого маху – проглядеть предателя у себя под носом? Вот же он – информатор из политуправления, окопавшийся там много лет назад. А в высших эшелонах сидят и мозгуют: кто это сливает на сторону секретные сведения? Вадим думал, что Федько, но тот по сравнению с Абрамовым – букашка. Обдурили, облапошили, как юнца!

– Что иллюминаторами лупаешь? – подхихикнул Абрамов. – Не ждал? А у нас, братец, давно уже все схвачено, за все заплачено… «Будь такие все, как вы, ротозеи, что б осталось от Москвы, от Расеи?»

Из-под стены раздался нутряной животный рев. Это Артур Авокадов, поверивший было в божественное спасение, затрубил, как мамонт, которого неандертальцы столкнули в яму, на утыканное кольями дно. Покуда Вадим корил себя за несообразительность, актер изловчился, развязал веревки на ногах и стремглав бросился к двери. Он схватился за сланцево-серый, изъеденный засов, но две пули в спину – от Надин и от Абрамова – оборвали его никчемную жизнь.

– Что вы натворили! – вскричал Вадим. – Чемпион мира…

– Не чеши лохматого, дружище, – зевнул Абрамов. – Уж тебе-то известно, что чемпион живехонек, обыграл сегодня Земиша, откушал консоме и почивает себе в «Национале».

– Потешно… Посвети-ка. – Надин пошла за повернувшейся световой спицей и всмотрелась в застреленного актера. – А это тогда кто?

– Петрушка ярмарочный. Двойник. Он вам что же, не признался?

– А как он мог признаться, если он немой? – выдавил Вадим, чей взгляд был прикован к убитому.

– Потешно… То-то он ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Но как же нам за такую мелюзгу двести тысяч отвалили?

Абрамов приосанился, что в его положении – верхняя половина здесь, нижняя на улице – было не слишком просто.

– За деньги – спасибо мне. Ты бы слышала, какой грай на совещании у Менжинского завели… Но я настоял, чтобы выплатили сполна. И как руководитель операции по вашему с ними, – кивок на трупы – отлову получил согласие. «Веди, Буденный, нас смелее в бой! Пусть гром гремит, пускай пожар кругом, пожар…»

– Недолго тебе в руководителях ходить, – напророчил Вадим, представляя, как за провал операции отдадут Абрамова под революционный суд и нашпигуют свинцом, точно рождественского гуся яблоками. – Тебе теперь на Лубянку дорога закрыта.

– Чудила ты! Кто сказал, что я на Лубянку собираюсь? У меня нонче деньжищ – куры не клюют! – Абрамов показал в угол, там лежал мешок, в распоротом пузе которого переливались шафранным цветом червонцы. – И делить уже не на четверых придется, а всего на двоих. Мы ж друг друга не обидим, правда, Адочка?

Вадим понял, что опять просчитался. Конечно же, Абрамов, получив такой куш, на службу не вернется. Чай, все годы, что протирал штаны у себя в кабинете, подгадывал момент, чтобы сорвать банк и дать деру за границу, к своим буржуазным закадыкам. С кучей золота будет жить припеваючи и посмеиваться над Советами, которых так славно объегорил.

Заехать ему, что ли, с правой в пятак? Нет, расстояние – шага три, пока преодолеешь, он успеет выпалить. Да и Надин вооружена, расстреляют из двух стволов, как жестяного медведя в тире. Хотя, если по-другому взглянуть на ситуацию, жизнь ему все равно не сохранят. Уж лучше погибнуть геройски…

– Помирать тебе еще рано, – в унисон его мыслям сказал Абрамов. – Будешь для нас каким-никаким прикрытием. Подстраховкой на случай… «Мы – кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи…»

– Потешно… На кой ляд нам такое прикрытие? Его свои же с удовольствием пристукнут, не поморщатся.

Гадина, змеюка подколодная! Два года назад ластилась, пела сладкоголосой сиреной про любовь нерушимую, а теперь вон как! «Прикончат… не поморщатся…»

– Экая ты бессердечная, Адочка! – Луч фонарика мазнул по Вадимову лицу, по мокрым торчащим вихрам. – Пощадим его, а? У него в ОГПУ заступники есть, не позволят ему за понюшку пропасть.

– Ты же говорил, что и без подстраховки обойдемся. Хвастался?

– Что ты! У меня все честь по чести. Железно! Но соломки подстелить никогда не помешает… «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»

Что они задумали? Надо бы выведать.

– Погорите вы, господа хорошие. – Вадим принял независимый вид. – Москва оцеплена, вас задержат на первой же заставе. А если и вырветесь из города, то до границы отсюда – добрых семьсот километров. На автотрассах и на железке патрули дежурят, мне Барченко р-рассказал. Проверяют всех без р-разбора.

– Потешно! Слышишь, Алексис? Он нас уже приговорил. – Надин подошла к Вадиму и отвесила ему звонкую пощечину. – Умолкни,