Шрифт:
Закладка:
Князь, в свою очередь, дивился простоте собеседницы: «Посули матери благополучие сыновей, и ты добьешься всего». В мутной воде будущих событий, всех перипетий которых он даже не пытался угадать, князь весьма мало заботился об обещаниях. Реальность сто раз изменится, и придется играть по обстоятельствам. Так стоит ли придавать значение первоначальным договоренностям? Что есть твердого в воде? Однако в шторм она крушит скалы, а в тихую погоду струится у их подножия. «Будь водой, а не гранитом», – сказала ему мать много лет назад, когда отсылала в Петербург. В граните берега Невы, а Висла течет свободно меж зеленых холмов.
«Возвращайся сильным силой врагов и попробуй обратить эту силу против них же самих». Адам сделал все, как велела княгиня Изабелла. И теперь не понимал, откуда у мадам Вонсович это пристрастие к клятвам? Их можно дать и сто раз нарушить. Неужели он обидит собственных сыновей? Впрочем, ее доверчивость только на руку.
Глава 14. Превентивные меры
Варшава
Самые неприятные новости пришли, как водится, откуда не ждали. Из Берлина. Оказывается, посланный туда польскими заговорщиками Тадеуш Дзялинский добился встречи с министром иностранных дел графом Христианом Бернсдорфом. Наш резидент в посольстве сообщил, что говорили они долго и в этот день, и на следующий, когда граф, заявив, что болен подагрой, остался дома, где и принял поляка.
По сведениям из надежного источника, – есть у нас свой червячок в прусском министерстве – говорили они о Саксонии.
Бенкендорф сжал обеими руками высокий, давно облысевший лоб. Только стороннему человеку неясно: какая связь? Где Польша, где Саксония, где мы?
Для начала: в Пруссии у государя родня по жене, и оттуда удара мы не то чтобы не чаяли… Скажем так, он наиболее неприятен.
Дальше. Саксония – самое лакомое из немецких государств. Самый пышный двор в Дрездене. Самый хороший университет в Лейпциге. Самая старая и совершенно офранцузившаяся культура. Кстати, у Александра Христофоровича оттуда корни.
Берлин давно хочет этого приращения. Но ему вечно отказывают на международных конгрессах. Пруссаки слишком слабы, чтобы взять сами. Надеются на других.
Теперь поляки. Эмиссар, посланный в Берлин, представлял Чарторыйских. Он просил немцев в случае восстания поддержать кандидатуру «диктатора» – князя Адама. У того прочные связи с сеймом, но сейм не позволит ему долго находиться в такой сомнительной должности: сторонники выкрикнут его в короли. Вот тогда и придет время Саксонии. За помощь надо платить.
Бенкендорф выгнул ладони и надавил себе на глаза тыльными сторонами запястий. Он не мог скрывать донесения из Берлина от государя. Но воображение рисовало, как Никс сейчас раскричится, начнет обзывать прусскую родню «предателями». Обрушится на жену. Она-то чем виновата? Скажет, что ее отец и братья… Ну, что скажет император – уже не дело Александра Христофоровича. Царица все стерпит – кроткая душа. А когда муж поуспокоится, начнет объяснять позицию берлинской родни, и выйдет, что во всем виноваты подлецы-министры, которые скрывают от короля свои гнусные делишки. А сам Фридрих-Вильгельм – вернейший союзник России. Знаем мы эту песню!
Назревал молниеносный визит в Пруссию сразу после коронации, чтобы на всех нашикать и всех приструнить. Но выбраться бы еще из Варшавы живыми и с короной на голове!
Бенкендорф достал из ящика стола завернутый в зеленую бархатную тряпицу эмалевый портрет. «Мою походную икону», – как он шутил. Покойная вдовствующая императрица смотрела на него насмешливо и задорно. Она была в шляпке с пером, под скулами ленты стянуты в большой бант, концы опущены на большую же грудь.
«Вот мода! – подумал шеф жандармов. – Не важно: идет – не идет. Как будто через год журнал “Паризьен” не опубликует новых картинок, а у вас, мадам, не обнаружатся подчеркнутые шнурком хомячьи щеки и непозволительно низкий лиф».
Александр Христофорович приложил портрет к своему лбу и как будто услышал голос благодетельницы: «Спаси моих детей!» А он что делает? Но после известий из Пруссии положение аховое. Не знаешь, с какого конца взяться.
* * *
Дворец Ветров, где останавливалась в столице престарелая княгиня Изабелла, назывался так из-за мраморных фигур двух Бореев, трубивших в рога и охранявших вход в сквер. В глубине, за деревьями виднелся бело-голубой высокий особняк, строгостью колонн и портика напоминавший учебное заведение. Пожив немного в Отеле д’Адам, княгиня перебралась сюда. Чтобы никого не стеснять, как она говорила. А на деле, чтобы никого не стесняться.
Бенкендорф прошел к дверям и велел доложить о себе. Конечно, его не ждали. Конечно, в ее приеме сквозила наигранная любезность, но холода было больше.
Дома он не насмотрелся на знать! Еще пенял в душе Бибиковым, Кутузовым, Хитрово, не говоря о Вяземском с Пушкиным. Вот, на тебе – сравни. В Польше умеют поставить человека на его, холопье, место.
Княгиня не пригласила сесть. Ну, это он уже видел.
– У вас ко мне дело, генерал?
Александр Христофорович разыгрывал «русского медведя» – взял стул и сел сам, – чем насмерть шокировал старушку.
Тоже дома проходили, на примере госпожи Бибиковой, бабушки его падчериц. Но тогда он не был ни главой III отделения, ни ближайшим поверенным государя. Специально надел голубой мундир, чтобы княгиня сразу вздрогнула и подобралась.
– Ваш посыльный Дзялинский посещал Берлин и имел там беседу с министром иностранных дел, обещая то, что обещать не имеет права.
Конечно, она отрицала. Кто такой Дзялинский? Брат мужа ее внучки. Почем ей знать, что делается в Берлине?
– Я вам рассказываю. Там наши союзники, и они в первую голову сообщили нам.
Тут он соврал, но надо было создать ощущение, что на пруссаков нечего рассчитывать, они полякам не помощники, давно идут в фарватере нашей политики…
Княгиня возразила, что давно не интересуется международными делами, у нее есть сын Адам – «министр вашего императора», адресуйтесь к нему.
– Бывший министр, мадам. – Бенкендорф постарался произнести это как можно тверже. – А адресуюсь я к вам, как к истинному главе рода Чарторыйских, ваше мнение, как вода землю, пропитывает всю толщу семейств, сопричастных вашему роду. От великих, магнатских, до маленьких, шляхетских. И потому я пришел, чтобы показать вам: каждый ваш шаг известен и прозрачен для надзора.
Кажется, ему удалось ее напугать. Во всяком случае, внушить, будто русская сторона все знает. Камень на вершине горы был стронут с места. Теперь пойдет обвал. Они начнут предпринимать некие судорожные действия, которые в спешке будут не столь законспирированы и не столь продуманы. В ажитации наломают дров – старая польская традиция.
Его людям останется только смотреть, что именно они предпримут. А ему – верно угадывать, как этому помешать. Складно сказка сказывается!
Бенкендорф понимал, что раунд большой игры начат не когда Анна ездила в Вену и соблазнила бедного сына Наполеона, и не когда сестра, княгиня Ливен, узнала, что в Варшаве состоится покушение на императора. Эка невидаль! А сейчас. Когда удалось заставить старую княгиню Изабеллу поежиться: правильно ли она сама начала кон?
* * *
Шеф жандармов имел способность везде обрастать людьми. Варшава – не
