Ньямкору мы находим сидящим на толстом корне огромного фламбо. Дряхлый, тощий, в грязной одежде из белого льна, он сохранил ясность и осмысленность взгляда. На макушке у него красуется тонко закрученная прядь волос. Жув объясняет ему, что я верю в его идолов и в силу Сумангуру, а поэтому прошу его принести от моего имени жертву. Как человек, который занимается этим весь день напролёт, бесстрастный и исполнительный, он обещает это сделать. Мы посылаем купить белую курицу. Говорим о Вюйе; Ньямкоро, услышав это имя (по-французски он не знает ни слова), начинает что-то лопотать, Жув переводит: Ньямкоро очень хорошо помнит коменданта Вюйе, который носил бороду и с ним дружил. Он знает и его жену, которая всё ещё здесь, в деревне. Он имеет в виду негритянку, о которой мне рассказывал Вюйе. Жув предлагает мне на неё взглянуть, но, вспомнив рассказы Вюйе о юной девушке из племени пела, которая никогда ему не изменяла и выполняла любой его каприз, я предпочитаю отказаться от этой встречи. Даже не спрашиваю, есть ли у неё от него дети, ведь об этом он в беседах со мной никогда не упоминал.

Над могилой Сумангуру тоже нависают гигантские ветви. Два камня, тысячу раз окроплённые кровью, несколько растрескавшихся калабасов, в которых, наверное, когда-то хранилось доло (священное пиво), круглый камень, похожий на страусиное яйцо, облепленный перьями. Ньямкоро обнажает меч и, присев на корточки перед таким алтарём, перышко за перышком ощипывает куриную шею, прикидывая, где лучше рубануть. Всё это время он говорит – громко, уверенно, как наши священники. Отрубив курице голову, льёт кровь на камень, а обезглавленная курица летит в нашу сторону, дёргается, бьётся о землю. Ньямкоро смеётся и что-то нам кричит, другие негры заводят меж собой спор. Жув объясняет, что Ньямкоро спросил курицу: «Вот идут белые издалека, они спрашивают, как доберутся до места, будет ли им удача?» То, что курица перевернулась на спину и трепыхалась в таком положении, Ньямкоро истолковал как большое везение. За такое благоприятное предсказание он получает пять франков. А жрицы, о которых писал Вюйе, уже успели умереть.

Жув давно живёт здесь, занимаясь охотой, но о Сумангуру он ничего не знал. Он замечал, что вокруг то и дело устраиваются празднества, но его не интересовало, в честь чего всё это делается. К тому же он говорит на языке бамбара. Пока мы спускаемся к пляжу, золотящемуся под солнцем, нас сопровождают дьяле, гриоты – они славят своего идола. Жаль было бы прерывать их пение вопросами. Спасибо Жуву, – он переводит мне то один, то другой пассаж: «Он был лев, он был великий лев». Чуть позже подходим к группе рыбаков, чтобы позаимствовать пирогу, и пока дожидаемся старшего из них, Жув решает сделать мне приятное – на клочке бумаги, от которого исходит запах негритянской кожи и масел, он пишет слова – но не те, которыми гриоты величали Сумангуру, а их хвалы в свой собственный и в наш адрес. И тут же переводит.

Песня первая. Я мару. О. Дьяра. Бе Дьяра лема Кириа

мару Дьяра Са го. Я мару О. Дали мина дьятигу ла.

Ен бе Дьяра лема. Куриа мару.

Песня вторая. Йе ве Дьело Лу беТулона. Келетиге

фамалетиге фама. Ило Дьа ало лубе Толона йе, дигтиге

мада мусо ден сема, Дьело лубе Толона.

Песня третья. Йе ве мандали Дьяна. Кубе ни моро лему,

манс бе ни Тилилему мандоли Дьяна. Самболо Сандио

Дьюго Самболо, Дьюга Дембо Самболо, Ниюгутон Було

Сакилибо. Садио Конолагаре мандали Дьяна. Дьели

Кеуле на Кана Бе Тулона Корманди Кана ната.

Фелефенг Ве Тулона.

Песня четвёртая. Амару Туломте Келе Са Дияндио

Ба Со Кади Кадоло уло Мандила. Ке не ме дьяндор да.

И бота манса Корнор манса Канда. Ун фака Дьядьер.

Дьянто мунтани Дияндио О Дон.

Песня первая. О, Мар, ты Лев. Льву, который в тебе,

говорю я, Мару из Кирина. Ты тот, у кого львиная воля.

О, лев Мар. Ты возносишь гриотов из рук господина.

Я льву говорю. Мару из Кирина.

Песня вторая. О, гриоты веселятся. Глава округа,

глава кантона, король. Гриоты ради тебя веселятся,

владыка морей, сын владыки, ты, который слон.

Твои гриоты веселятся.

Песня третья. О, я не привык. Кто-то есть в доме

вождя. У каждого короля есть своё время. Я не привык

здесь. Самбола Садио? Дьюго Самбола? Дьюга Димбо

Самбола? Ньюгулу Була Сакилибо? (Мать Садио

Самболы.) Садио? Любимчик, последний ребёнок.

Я не отсюда. На Кана, дочь Дьели Киулы. Я веселюсь.

На Кана, ты пришла, та, кому удача. Ты, которая

прекрасна, чтобы на тебя смотрели; я веселюсь.

Песня четвёртая. О, Амару, о! Веселье

не останавливает битву при Дияндио. Это большой

хоровод. Некоторые сильны веселиться в деревне,

но не остаются, когда нужно нести оружие далеко.

Не все мужчины танцуют в Дьяндио. Ты вошёл в танец

к королю Куру, королю Канде. Мой отец танцевал

Дьяндио. Лев зарычал. Танцуй Дьяндио.

На белом коне к нам приближается начальник «сомонов» – рыбаков на Нигере: синего цвета бубу развевается на ветру, голову украшает огромная синяя чалма, ноги в золотистых сапогах. На лошади тоже множество позолоченных колец и другого убранства. Предводитель сомонов считается крайне важной и могущественной фигурой среди туземцев, он ведёт жизнь средневекового рыцаря. Он стар, у него всего два зуба, которыми закушена его нижняя губа и которые вот-вот выпадут. Однако в седле он держится уверенно и с достоинством, конь под ним гарцует. Имя этого человека – Бансумана Тофана. Он тут же распоряжается приготовить для нас самую лучшую пирогу, на которой мы сможем переправиться на другой берег. Моя лодчонка была бы слишком узка для такого числа пассажиров и недостаточно устойчива. Жув не видит, что я рисую Бансуману, и подходит к нему, чтобы что-то сказать. Тот в нерешительности: он и хотел бы пригнуться, чтобы услышать, что ему говорят, но боится тем самым испортить картину. Украдкой, как бы невзначай он достаёт из-за пазухи григри, чтобы выглядеть ещё импозантнее. Амулет восхитителен. Вскоре Бансумана