Гостю со стороны стиля его распоряжений. Заметьте, языковая точность, научная аргументация изложенного. Из памяти не выходят все его «эпсилон-окрестности», «берущиеся интегралы»… Мы бы с вами написали: «Ударьте по пункту Н.», а он — по-ученому, и этак небрежно велит Килпу: «Ответьте ударом в эпсилон-окрестности…» Будто маклер Килп с детства только и занимался высшей математикой. Значит, это привычный язык для Планетного Гостя? Уловили? Это не делец от рулетки и даже не гравер. Может, ученый, а?

Дал собеседникам время оценить сказанное и задумчиво добавил:

— Один наш общий знакомый отправляется на гастроли за рубеж. Возможно, он привезет нам какой-нибудь адресок. А пока поднимитесь на Вышгород. Посоветуйтесь в Академии. Кто знает, может Планетный Гость и действует на ниве науки…

Референт ввел их в кабинет академика-секретаря. Пожилой человек встретил их как давних знакомых и без всяких предисловий начал:

— Товарищ Пастельняк поставил передо мной задачу высокого класса трудности. Да. По крайней мере четыре ныне существующих института могут соотноситься с поисками… именно так… планетных или инопланетных сюрпризов. Начните с Института геологии. Институт химии и Институт промышленных проблем. Рекомендую Институт физики и астрономии в Тарту. Научный секретарь подготовит вам списки секторов и изучаемых проблем. Так. В науке есть правило: как сеть закинешь — таков улов и получишь. Простите, но вы расставляете сети чересчур широко… Чересчур.

На пути в Нижний город Эльмар и Пауль по-братски поделили между собою институты.

Зашли за Ильмаром и втроем отправились на давно обещанный обед к Эстер. Эльмар и Пауль с торжеством извлекли из портфеля бутылку коньяка, кулинарную книгу и альбом довоенных фотографий каждого из молодоженов, чем привели их в совершеннейший восторг.

Немного позднее Эстер пояснила гостям, что еще до войны чувствовала, как относился к ней Ильмар, какие трогательные знаки внимания — цветок, открытку, стихотворение — передавал ей через брата, с которым она познакомилась раньше. В чем-то они были схожи, но Ивара отличал более деспотичный характер, более резкие манеры, да и всегда его преследовало сильно развитое честолюбие. Тем не менее, он был проницателен, прощаясь с Эстер перед отъездом в Америку, как бы небрежно заметил: «Не знаю, сойдутся ли дороги братьев Йыги с прекрасной барышней Тийвел. Учти только, что ты сможешь выбрать любого из братьев. И, кажется, Ильмар в нашем дуэте более пылок и надежен».

Эстер оставила мужчин, чтобы заварить кофе. Ильмар заметил:

— Брат был неистощим на выдумки. Но… налетел на хищников. К слову говоря, — это я о хищниках — что собой представляет сам Ильп? Интеллектуал, политик или бандит чистых кровей? Что ни говорите, а моя дорожка лежит к нему.

— Фигура странная. — Пауль задумался. — Я могу тебе пересказать несколько документов. Еще при гитлеровцах на Сааремаа выходила уездная газета «Мейе маа». В начале 1944 года в ней была помещена в разделе хроники заметка «За взлом — в тюрьму». Это как раз об Ильпе. Он, оказывается, и раньше имел судимости, произвел новый взлом, «украл разное имущество, чтобы это впоследствии реализовать на материке. Суд приговорил Ильпа к 6 месяцам тюрьмы…»

— А вот еще оценка, — продолжал Пауль. — Один наш сотрудник, занимавшийся этой бандой, утверждал, что в ней собрались предатели, которые бежали в свое время из Красной Армии, пособники фашистских оккупантов, активные деятели «Омакайтсе», воры, мародеры, истязатели.

— Объясни, — нетерпеливо спросил Йыги, — неужели этот карманник и пустобрех мог заинтересовать Запад?

— А на кого им прикажешь ставку делать?! Тем более, что эмигрантское руководство решило представить Ильпа в глазах английских спецслужб этаким крестьянским самородком, глашатаем независимой Эстонии. Анекдот! Даже палач Хяльмар Мяэ разразился бранью в адрес Альфонса Ребане, мы все хохотали над этим письмом: «Почему свою службу в СС ты считаешь чище моего руководства Эстонским самоуправлением? Почему ты не включил меня в свой Эстонский комитет? Но зато от его лица, проклятый двурушник, поздравил известного на Сааремаа вора, развратника и дешевого демагога Ильпа с мифическим захватом острова?»

…Эльмар Ильп испытывал острое и все возрастающее чувство беспокойства. Злило уже одно то, что в дом к своему брату Оскару, в своей же родной деревне Выхма, он должен был пробираться полусогнувшись, а где и ползком сквозь щели в ограде — и это несмотря на полуночный час. Выводила из себя и растерянность Оскара. Брат, правда, приготовил для Эльмара стопку свежего белья, очистил от грязи и отмыл его куртку, но все это сопровождал прозрачными намеками: «Это по-умному, что часто сюда не заворачиваешь!», «Мать извелась вся — уж лучше бы на материк перебрался, сплетен меньше пойдет…» Эльмар, наконец, прикрикнул: «Ты это брось! Мать пожалею, а тебя — ни в коем разе! В штаны наложил или компанию с красными начал водить?»

Этого рослого двадцатишестилетнего парня, с сужающимся к подбородку лицом и острым, с горбинкой, носом, никогда не привлекали ни землепашество, ни ремесло. Самая мысль, что нужно трудиться, ему претила. Уже в детстве Ильп прослыл в Выхма хулиганом и воришкой. Мать колесила по соседям, разносила по хуторам найденные в карманах у сына безделушки, со слезами на глазах умоляла простить и забыть. Ее жалели, в полицию не обращались. Но пару раз воришку отколотили как следует. Эльмар отлеживался и принимался за свое. После шестого класса он забросил тетради, книги, но в семье рабочие руки не прибавились: шлялся с такими же бездельниками, как сам, по деревне, резался в карты.

Когда остров оккупировали немцы, они загнали Ильпа на судоверфь в Трийги. Ильп начал бахвалиться перед гестаповцами тем, что саботировал советские порядки, уклонялся от работы, но особенно не выслужился. А когда он взломал кладовую и утащил ворох одежды и мешок продуктов, полиция сунула его за решетку. После освобождения Сааремаа Ильп занял счетоводческую должность в Курессааре. Складывать цифры он умел, да к тому же обладал каллиграфическим почерком. Теперь он изображал из себя борца с фашизмом, врага и жертву оккупационных властей.

Но и работа в городе его не привлекала. Настраивал трофейный приемник на волны западных станций, ловил каждое слово эмигрантских кругов. Завелись подозрительные дружки, появились листовки, переписанные каллиграфическим ильповским почерком. Он стал даже приторговывать огнестрельным оружием. Предупреждению из милиции не внял. Недоучка, бездельник и вор, на которого весною сорок пятого вдруг обратили внимание эмигрантские дельцы, неожиданно вообразил, что его ожидает карьера политического борца. В минуты пьяного застолья, в своих более поздних лесных скитаниях он разглагольствовал о том, что его не оценила ни родная деревня Выхма, ни родная волость Мустъяла, что островитяне — злейшие враги Ильпа и он еще покажет им дьявольскую жаровню.

Еще до всего этого милиция обнаружила в его комнате