Мартсон ворвалась в комнату в тот самый момент, как в дом застучали, и голос, усиленный рупором, крикнул:

— Предлагаю сдаться! Дача окружена! Через минуту здесь останутся только одни трупы!

В коридорчике заметались. Входную дверь прошила автоматная очередь. В руках Мартсон появился пистолет, но в ту же секунду Эрика выбила его ударом ноги. Мартсон набросилась на девушку, ее руки протянулись к горлу своей жертвы. Эрика отчаянно сопротивлялась. Раздался глухой лай дога, ударил выстрел, и в комнату ворвался капитан Анвельт.

— Ээва Мартсон! — крикнул он, оторвав ее от Эрики. — Не много ли для вас убийств? А, старая эсэсовка! — заорал он, потому что та вцепилась зубами в его палец, и оттолкнул ее с такой силой, что Ээва отлетела в угол.

Встав на ноги, прерывисто дыша, Мартсон дико захохотала:

— Вы ошиблись, господин капитан. Я слишком осведомлена, чтобы стать в разряд старух. Ваше начальство, уверяю вас, оценит меня выше этой деревенской девки.

В комнату ввели в наручниках Качалку и Лысого. Оба были смертельно бледны. Капитан Мялло подошел к Мартсон, она с усмешкой протянула ему навстречу руки.

— Передайте мне сначала записку — она должна быть при вас! — потребовал капитан. — Ту самую, которую два часа назад вы зашифровали и должны были закопать под деревом на Вышгороде.

Медленным движением она достала из лифа лоскуток бумаги, Мялло прочел вслух:

«Мой покровитель, человек из Вастселийна (Рудольф Илу) и братья (Оясоо) готовы к выезду, но ждут приглашения от Скакуна (Ильпа) или Референта (Туула). Тесьма не заговорит и вряд ли дотянет до первого снега. Подлинность медальона (имеется в виду национализм Эрики Ярвекюлг) не вызывает сомнений, осталась небольшая физическая проверка. Умоляю Вас, Планетный Гость, помочь мне выбраться навсегда из кольца преследования. На выставке в Пярну, на одной из фотографий о зверствах нацизма, я нашла себя в форме оберштурмфюрера СС. Ээва».

— Снова Планетный Гость, — задумчиво произнес Мялло.

— Его знал один лишь адмирал Канарис, — с торжеством в голосе ответила Мартсон. — Никто из нас никогда его не видел и с ним не разговаривал.

Арестованных вывели в сад.

— Как она сказала? — Анвельт помог Эрике подняться с дивана. — Ее оценят «выше деревенской девки»? Наша дорогая подруга, наш боевой соратник, лично мы оцениваем вас очень высоко. В особенности, когда мы ловили по рации ваш «тридцать третий» позывной…

Теми же июльскими днями 1950 года Ивар Йыги тоже искал возможность как можно скорее оповестить своих. Но было это уже в расплавленном безжалостным солнцем Брюсселе.

А сначала был Париж. Концерты советских артистов проходили в переполненных залах. Йыги хорошо запомнил свое первое выступление в огромном, забитом людьми зале. Публика бесстрастно взирала на его эксцентрические движения. Он проделал каскад своих обычных упражнений и в ближних рядах раздались жидкие хлопки. «Это тебе не Москва и не Таллинн!» — сказал он себе со злостью и «выдал» сверх программы, до своего финального сальто, стремительную комбинацию прыжков и вертящихся «колес». И опять кто-то из мальчишек заорал с галереи «Бис! Бис!», и опять первые ряды сдержанно наградили его аплодисментами.

«Где же ваша живинка, французы, — лихорадочно спрашивал он себя, готовясь к финалу. — Черт возьми, я должен иметь право на зарубежные гастроли!»

Настал черед тройного сальто. Он вложил в него все искусство, накопленное за годы выступлений, странствий, тревог и надежд. По залу пронесся одобрительный шепот и тотчас смолк. После чего неистовый шквал рукоплесканий загремел под сводами. Ивар Йыги стоял среди этого многоголосья, всплесков, тайфуна, благодарный, растроганный, онемевший от счастья.

Утренние выпуски парижских газет вышли с заголовками: «Крупный успех советского артиста!» Некий журналист, выражая свой восторг, даже написал, что Ивара Йыги следовало бы наградить цирковым «Оскаром».

— Поздравляю вас, Йыги! — раздался рядом с Иваром баритональный голос. Он стоял на набережной Сены у одного из букинистических лотков. Услышав свое имя, названное вполголоса, оглянулся. Окликнувший его человек по покрою костюма походил на американца. Арво Хорм уже считал себя таковым.

— Друг мой, — значительно произнес Хорм, — в Брюсселе с вами встретятся довольно высокие персоны. Мы работаем с вами на одну фирму и заинтересованы в агентуре англичан. Меня просили еще на Потомаке передать вам, что если вас поставят перед выбором утопить это ничтожество Ребане, но зато расширить свои связи, — топите его. Но это не значит, что нужно бросить тень на все эмигрантское движение, поэтому не преуменьшайте масштабов лесной войны.

— Это либо большая провокация, либо маленькая глупость, — прыснул Йыги и учтиво откланялся.

В Брюсселе парижский вариант встречи советских артистов не повторился. Местные газеты вышли в день премьеры с гостеприимными обзорами, были опубликованы даже интервью с Иваром Йыги. Его первое выступление в Бельгии прошло с подъемом и принесло ему удовлетворение.

На следующий день советских артистов повели в Королевский музей изящных искусств.

К плечу посетителя робко прикоснулась рука:

— Господин Улыбка, если вы ожидаете приглашения… Я от Роберта. Послезавтра вы не заняты в спектакле. Вас просят пожаловать к восьми утра по этому адресу…

Перед глазами артиста появилась визитная карточка: некий месье Андре Годдар, «Салон мужских и дамских шляп». Вкрадчивый голос над ухом Ивара произнес певуче, даже игриво:

— Сэр, Бен-младший желал бы вас видеть в аптеке напротив вашего отеля в любой из удобных для вас дней. Честь имею.

Выбритый до синевы, благоухающий в своем легком кремовом костюме, с цветком в петличке пиджака и огромным платком, небрежно спадающим из верхнего кармана, Йыги медленно движется по шумным улицам бельгийской столицы.

В модном салоне Годдара хозяин проводит гостя в свои личные апартаменты. Окно комнаты, куда его приглашают, плотно задрапировано шторами. При виде Йыги поднимаются из кресел трое — Альфонс Ребане и два офицера: по форме — британские военно-морские силы. Четвертый, в котором Йыги при первом же взгляде угадывает одного из заместителей Мак-Кибина — «разведчик должен знать в лицо всех сколько-нибудь крупных разведчиков», — остается сидеть полуотвернувшись, его крупное лицо с раздутыми ноздрями чем-то неуловимо напоминает Уинстона Черчилля, только губы более тонкие.

— Рад видеть вас в здравии, Роберт, — беспечно замечает Йыги. — Много о вас доброго слышал, полковник Скотт, — продолжает он. — Здравствуйте, джентльмены. Как будем строить нашу беседу? Начнем с моих претензий или ваших?

На тонкие губы полковника набегает улыбка, но он непроницаем. Ребане обеспокоен… «Видать, давно не кредитовали», — замечает про себя Йыги.

— Ивар… Улыбка, — Ребане пытается придать предстоящему не очень приятному объяснению характер салонной беседы, — я поручился за вас перед нашими друзьями. Мы с вами готовы рассеять любые их недоумения — не так ли?

На лицо Йыги набегает плутоватая маска.

— Мы с