В новый год Оппенгеймер вступил, имея три отдела: «Терпеливая власть» Ханса Бете углубилась в проблемы физики Солнца, «Скрепляющий цемент» Силарда под руководством Китти рождал неожиданные идеи, а группа Раби «Имена» ломала головы над тем, как вывезти людей с планеты.

Вообще-то отдел Раби по его предложению переименовали в «Новые имена», чтобы название, как и у прочих групп, состояло из двух слов. Смена имен при переезде на новое место жительства была обычным делом (хотя из ученых-эмигрантов, работавших в Манхэттенском проекте, этому обычаю последовал на удивление мало кто), и поэтому в кодовом наименовании также присутствовал намек на переселение, хотя его масштабы не были очевидны.

Но все предприятие так и не имело пока общего названия. Нужно было подобрать нечто столь же бессодержательное, как Манхэттенский проект. Напрашивался Принстонский проект, но это не годилось, так как если бы название стало известно публике, местный университет наверняка возмутился бы.

Поразмыслив, Оппи придумал название: «проект “Арбор”»[52]. Большинство посвященных предположило, что он выбрал латинское слово, обозначающее дерево, подразумевая знаменитые леса, окружавшие институт. Силард, всегда стремившийся проникнуть в суть неясной символики, склонялся к мысли о том, что Оппенгеймер вдохновился названием комедии Германа Унгера, чешского еврея, Die Gartenlaube – «Садовая беседка». Оппи не стал его разубеждать. Но на самом деле он выбрал этот термин в память о своей возлюбленной Джин Тэтлок, которая родилась в мичиганском городке Энн-Арбор; ее тридцать первый день рождения приходился на тот самый день, когда Оппи объявил о названии исследовательской программы, 4 января 1946 года.

* * *

Институт действительно был отличной базой для проекта «Арбор». Мало того что здесь было комфортабельное жилье и приятная лесистая местность, а те, кто не хотел поселиться на территории института, как, например, Эйнштейн, все равно за несколько минут добирались туда пешком, его географическое расположение было удобным и для тех участников, которые вели собственные работы в других городах и бывали здесь еженедельно или ежемесячно. Раби доезжал сюда из Колумбийского университета за девяносто минут, Гровз из Вашингтона – за три часа. Фейнман, работавший в Корнелльском университете, пользовался любой возможностью побродить часа четыре по местным проселкам, вооружившись дробовиком Ханса Бете, а Ферми мог достаточно легко прилететь из Чикаго. Лишь фон Брауну, находившемуся в 2100 милях, в Форт-Блиссе, было трудно добраться сюда.

После того как Фрэнк Эйделотт полностью отошел от дел, Оппи наконец-то вступил во владение просторным директорским кабинетом под номером 107 с замечательным видом на лес и пруд. Еще одним преимуществом нового положения была относительная труднодоступность – никто не мог проникнуть к нему, минуя секретаршу. Кроме того, он находился на максимально возможном для двух помещений на одном этаже Фулд-холла удалении от кабинета Эйнштейна, а это означало, что частые жаркие дискуссии вряд ли потревожат Великого Старца в его берлоге.

Сегодня в кабинете Оппи находились Раби, Гровз, Фейнман и Ферми, а также Силард, который поселился в отеле «Нассау Инн», в получасе ходьбы к северо-востоку от института, и Китти, наслаждавшаяся своей новой ролью. И даже при этом здесь не было тесно – Оппи первым делом распорядился сделать в кабинете ремонт, вынести все книжные шкафы и поставить стол для совещаний и удобные кресла, так что здесь можно было проводить еще более многолюдные совещания.

– До войны, – сказала Китти, сидевшая у длинной, пустой, без окон, западной стены, – на Земле проживало 2,3 миллиарда человек. Конечно, во время войны население не могло не сократиться, но не удивлюсь, если вот-вот начнется подъем рождаемости. – Накануне она старательно изучила этот вопрос в библиотеке Принстонского университета. – Однако тенденцию предсказать нелегко. В длительный период с 1650 по 1900 год во всем мире наблюдался очень резкий рост населения, потом он замедлился. Но, даже если эта динамика сохранится, к моменту солнечного взрыва, к 2028 или 2030 году, нынешнее население вполне может утроиться или даже учетвериться…

– От семи до девяти миллиардов, – вставил Гровз, устроившийся в кресле у окна, выходящего на север.

Китти кивнула:

– Да, примерно так.

– И сколько же из этого числа мы сможем спасти? – спросил генерал.

Оппи, сидевший за своим директорским столом, то скрещивал, то расставлял ноги. Он все еще привыкал к звукам своего нового офиса. Потрескивание труб парового отопления, солидное поскрипывание половиц, реагирующих на то или иное перемещение мебели, тиканье настенных часов, стрекот пишущей машинки секретарши за закрытой дверью. А сегодня еще и неровное хриплое дыхание Гровза. И вот сейчас только эти звуки и были слышны – никто не вызвался ответить, и вопрос повис в воздухе.

Оппи не курил, хоть и находился в собственном кабинете. И вообще, сейчас здесь никто не курил, даже Китти. Ферми не одобрял привычку к курению, Гровз осуждал ее, Фейнман обещал своей покойной жене бросить курить и держал слово, ну а Силарда никто не видел с сигаретой или трубкой. Так что Оппи оставалось лишь забавляться с курительными принадлежностями – потрепанным кисетом, серебряной зажигалкой, стеклянной пепельницей, – чем он и занимался, время от времени переставляя их на столе.

– Ну, – сказал он наконец, – сколько получится.

– А сколько получится? – вскинулся Гровз. – Мы говорим о миллиардах, миллионах, тысячах – или всего лишь о новом Адаме и его Еве?

Оппи смотрел на узоры дерева на своей полированной столешнице, переплетения коричневато-желтого с желтовато-коричневым. Все последние годы он думал лишь о том, сколько удастся убить, и его сознание отказывалось резко переключаться на задачу спасения людей.

В Лос-Аламосе он хладнокровно провел расчеты и сообщил Ферми, что альтернативный план – отравить пищу немцев радиоактивными отходами реакции деления – имеет смысл лишь в том случае, если он гарантирует смерть не менее полумиллиона человек. Он сам удивлялся тому, насколько легко у него получилось это число – без мучительных раздумий над логарифмической линейкой, даже без подсчетов на обратной стороне ненужного конверта. Оно само сорвалось с языка – рядовое, ничем не примечательное слово, ответ на один из бесчисленного множества вопросов, на которые он должен был ежедневно отвечать.

А теперь этот: сколько народу будет спасено?

Недавно Оппи случайно услышал, как Гровз осадил ретивого студента, благополучно пересидевшего войну в университете. «А как же насчет убитых в Хиросиме и Нагасаки?»

«Хорошо бы всем вам, то и дело напоминающим об этом, съездить на экскурсию в Перл-Харбор и посмотреть там могилы наших, американских парней. Мы ускорили завершение войны, мы спасли жизни!» – обрезал его Гровз.

Возможно, это было именно так, и взрывы атомных бомб действительно помогли сохранить тысячи или даже десятки тысяч жизней американских солдат, которым пришлось бы умереть в ходе вторжения в Японию. Но количество реальных жертв от атомной бомбардировки, в