основание, ибо согласно Тертуллиану[534], certa sunt paucis, в нескольких словах заключена куда большая определенность. И в старину так было повсюду; теперь же, сколько кож пергамента ни оборачивай, — делу не поможешь. Тому, кто покупает или продает дом, надобно приготовить другой дом, доверху заполненный необходимыми для этого документами, в коих будет оговорено столько всевозможных обстоятельств, употреблено столько слов, буквально повторено столько мелочей (во избежание, как уверяют юристы, каких-нибудь каверз), и что же? — как мы постоянно убеждаемся на собственном горестном опыте, для лукавых умов это лишь повод для еще больших споров и разногласий, и едва ли какой-нибудь документ о передаче имущества может быть столь тщательно написан одним, чтобы другой не обнаружил в нем какую-нибудь лазейку или повод для придирки; если хоть одно слово окажется не на том месте или обнаружится малейшая погрешность — все будет аннулировано. То, что сегодня является законом, завтра уже пустой звук, то, что по мнению одного законно, крайне несправедливо для другого, и в итоге мы имеем в Англии одни только разногласия и смуту; у нас постоянное взаимное соперничество. То, на что в давние времена сетовал Плутарх, говоря об обитателях Азии[535], может быть засвидетельствовано и в наши времена. «Собравшихся здесь людей привело сюда отнюдь не желание совершить жертвоприношение своим богам, принесть Юпитеру свои первые плоды или повеселиться в честь Вакха, о нет — их привел сюда ежегодно обостряющийся в Азии недуг — желание положить конец своим судебным спорам и тяжбам». Это multitudo perdentium et pereuntium [толпа злодеев и жертв], пагубное сборище, на котором каждый ищет способ погубить другого. Таковы наши обычные истцы, участники судебных сессий, клиенты; что ни день, то новый переполох: в деле обнаружены какие-то юридические оплошности, допущены неточности, какой-то недосмотр, возникли новые придирки, и вот в настоящее время только в одном из наших английских судов накопилось, как я слыхал, уж и не знаю сколько тысяч дел; от этого не избавлен ни один человек, нет такого документа на владение собственностью, который нельзя было бы оспорить, со всеми вытекающими из этого печальными последствиями, с бесчисленными унижениями, проволочками, откладываниями слушания, подлогами, издержками (ибо это сопровождается бесконечными мелкими расходами), взаимным ожесточением и злобой, не берусь сказать, по чьей вине — юристов ли, клиентов, законов, двоих из этого перечня или всех вместе; однако, подобно тому как задолго до меня Павел выговаривал коринфянам[536], я могу с тем большей решительностью сделать такой же вывод теперь: «К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного, который мог бы рассудить между братьями своими?[537] но брат с братом судится». Да и совет Христа относительно тяжб никогда не был более ко времени, чтобы внушать его всем и каждому, нежели сейчас: «Мирись с соперником своим»[538] и пр. (Мф. 5, 25).

Я мог бы перечислять еще множество подобных частных зол, которые неизбежно должны вызывать возмущение в государстве. Но дабы коротко все заключить, скажу, что там, где у кормила стоит умелое правительство, где государь благоразумен и мудр, там все благоденствует и процветает, и на земле этой мир и счастье, а там, где дела обстоят иначе, взору предстает отвратительное зрелище — там царит запустение, варварство и дикость; это рай, превратившийся в пустыню. Наш остров в числе прочих стран, а также наши ближайшие соседи — Франция и Германия — могут послужить достаточным свидетельством того, как за короткое время с помощью благоразумной политики римлян они были выведены из состояния варварства; взгляните хотя бы, что пишет о нас Цезарь, а также Тацит о древних германцах{459}: они были тогда такими же дикими, как нынешние обитатели Виргинии{460}, однако благодаря основанию колоний и мудрым законам эти земли, бывшие прежде обиталищем одичавших изгнанников, превратились в самые процветающие королевства с богатыми и многолюдными городами[539]{461}. Даже Виргинию и этих диких ирландцев давно уже можно было бы цивилизовать, если бы там много раньше был установлен тот же порядок насаждения колоний и пр., к которому приступили только теперь. Мне доводилось читать трактат[540], напечатанный anno 1612 [в 1612 году], в котором «рассматриваются истинные причины, по которым Ирландия так никогда и не была покорена или приведена к покорности английской короне вплоть до счастливого царствования его Величества»{462}. И все-таки, даже если бы приведенные в трактате соображения были внимательно рассмотрены зравомыслящими политиками, боюсь, они не встретили бы полного одобрения, и это не иначе как обернулось бы к бесчестью нашей нации, коль скоро мы столь долгое время терпим, что эта страна и по сю пору остается невозделанной. Да, и если бы некоторым путешественникам довелось увидеть (направься они к более близким к нашей стране местам) богатые объединенные провинции Голландии, Зеландии и пр., расположенные напротив нас, тамошние чистые и многолюдные города, изобилующие самыми трудолюбивыми ремесленниками, увидеть, как много земли отвоевано там у моря[541] и с какими усилиями ее защищают от него с помощью искусных сооружений, насколько удивительно эта земля улучшена, как, например, Бемстер в Голландии, что, по свидетельству географа Берте{463}, ut nihil huic par aut simile invenias in toto orbe, никакая другая местность в целом мире не может с ней соперничать, какие там судоходные каналы, созданные человеческими руками[542] и соединяющие разные области, в то время как на другом побережье, у нас, тысячи акров болот остаются непроходимыми; наши города немногочисленны, да и те в сравнении с голландскими бедны и крайне неприглядны, наши ремесла в упадке, наши реки пока еще проточные, перегорожены плотинами и полезное их использование для перевозок находится в полном небрежении; а сколько у нас удобных гаваней, в которых нет ни городов, ни кораблей, сколько парков и лесов, служащих лишь для удовольствия, сколько бесплодных пустошей, обезлюдевших деревень, так что путешественник, я полагаю, обнаружил бы у нас немало изъянов.

Я не могу отрицать, что наша нация bene audire apud exteros [пользуется за границей доброй славой], что наше королевство — прекраснейшее и процветающее, на чем сходятся все географы[543]{464}, историки и политики, что это unica velut arx (крепость, не имеющая себе равных), и то, что у Ливия Квинкций говорил об обитателях Пелопоннеса{465}, можно с таким же основанием применить к нам; мы testudines testa sua inclusi, мы подобно укрытым