любого грабителя с большой дороги, auri accipitres, auri exterebronides, pecuniarum hamiolae, quadruplatores, curiae harpagones, fori tintinabula, monstra hominum, mangones, etc. [коршуны, гоняющиеся за золотом, золотодобытчики, выуживатели денег, хапуги-юристы, краснобайствующие на судебных сессиях, монстры в человеческом облике, работорговцы и пр.]; они притязают на роль миротворцев, но в действительности как раз и являются сущими губителями мира и нашего спокойствия; свора нечестивых гарпий, дочиста все выскребающих, цепких сыщиков (я имею в виду наших ненасытных сутяг-стряпчих, rabulas forenses [горластых судебных крючкотворов], хотя, конечно же, при этом люблю и почитаю все хорошие законы и достойных юристов, многие из которых — это оракулы и кормчие в хорошо управляемом государстве[516]), у которых ни умения, ни рассудительности и от которых, как сказал Ливий[517]{449}, больше вреда, нежели от quam bella externa, fames, morbive, болезней, войн, голода и эпидемий; «они причиной самых невероятных потрясений в государстве», — говорит Сесселий[518]{450}, сам некогда прославленный знаток римского права в Париже. Подобно тому как плющ оказывает воздействие на дуб, обвивая его до тех пор, пока не вытянет из него всю силу, так поступают и они с местом своего обитания; от них не дождешься ни совета, ни правосудия, ни доброго слова, если только nisi eum praemulseris [не дашь им в лапу]; такого необходимо постоянно подкармливать, иначе он будет нем как рыба; в таком случае легче открыть устрицу без ножа. Experto crede (говорит Сарисбюриенсис[519]) in manus eorum millies incidi, et Charon immitis qui nulli pepercit unquam, his longe clementior est: «Я говорю, основываясь на собственном опыте: я бывал среди них тысячу раз, и сам Харон и тот ведет себя обходительней их: ведь он довольствуется единственной причитающейся ему платой, они же постоянно требуют еще и еще, их невозможно насытить»[520]; а кроме того, как он выражается, damnificas linguas nisi funibus argenteis [от их языков одна только пагуба, если вы не свяжете их серебряными цепями], их надобно подкармливать, чтобы они помалкивали, и мы добьемся большего, умерив их чрезмерное усердие, нежели позволив им чрезмерно расхваливать нас[521]. Они будут всячески улещать своих клиентов и приглашать их к своему столу, но, продолжает епископ, «из всех совершающихся несправедливостей самая губительная состоит в том, что чем более они вас обманывают, тем более стараются казаться честными людьми»[522]. Они разыгрывают из себя миротворцев, et fovere causas humilium [стремящихся завершить тяжбу полюбовно], помочь тяжущимся отстоять свои права, изображают себя patrocinantur afflictis [защитниками угнетенных], но все это только ради собственной выгоды, чтобы лишь ut loculos pleniorum exhauriant[523] [опустошить кошельки богачей]; они хлопочут о делах бедняков бесплатно, но последние служат лишь приманкой, чтобы заманить таким образом других. Если нет никаких раздоров, они способны сами подстрекнуть людей[524] и отыщут в законе какую-нибудь зацепку, чтобы поссорить их, и будут подогревать эту распрю как можно дольше, lustra aliquot [хоть десятки лет, уж и не могу сказать, как долго, прежде чем об этом споре проведают, а когда эту тяжбу рассудят и вынесут решение, они с помощью новых уловок и плутней освежат ее, дабы начать все сызнова, и вот подчас после уже двух семилетий приходят опять к тому, с чего начинали; вот так они тянут время, откладывают слушание дела, пока сами не обогатятся и не разорят вконец своих клиентов. Подобно тому как Катон обрушивался на последователей Исократа[525]{451}, мы можем с полным основанием осуждать наших препирающихся друг с другом юристов, ведь они и в самом деле consenescere in litibus [успевают состариться, покуда длится тяжба]; они до того погрязли в сварах и сутяжничестве на этом свете, что, сдается мне, будут хлопотать о делах своих клиентов и на том, причем некоторые из них — в преисподней. Из швейцарцев жалуется на современных ему юристов Зимлер{452}, говоря, что, когда им уже надлежит закончить разбирательство, они затевают дискуссию, с помощью которой «растягивают тяжбу на много лет, уверяя клиентов, что справедливость на их стороне, пока те не истратят все до последней нитки, и при этом судебные издержки обойдутся им дороже, чем стоит сам предмет их притязаний или чем они смогут получить, возвратив себе права на имущество»[526]. Так что тот, кто прибегает к закону, уподобляется тому, кто пытается, как гласит пословица, удержать волка за уши[527] или овце, пытающейся во время урагана укрыться в мелком кустарнике: если он будет добиваться своих прав, то разорится, а если махнет рукой, то все потеряет[528], — какая же тогда разница? В прежние времена, говорит Августин{453}, дабы покончить с делом, прибегали к per communes arbitros [третейскому суду]; так было, судя по свидетельству Зимлера, и в Швейцарии: «в каждом городе есть какой-нибудь общий посредник или третейский судья, который и устанавливает дружеское согласие между одним человеком и другим», и Зимлер весьма удивляется «чистосердечной простоте этих судей и тому, что им так хорошо удается поддерживать мир и завершать таким способом столь трудные дела»[529]. А в африканском городе Фесе не знали ни юристов, ни адвокатов, и, если между тамошними жителями возникали какие-либо разногласия, обе стороны, истец и ответчик, шли к их альфакину или иначе главному судье, «и сразу же, без каких бы то ни было дальнейших обжалований или ничтожных проволочек, дело выслушивалось и тут же завершалось»[530]{454}. У наших предков, как замечает почтенный английский хорограф[531], вся церемония передачи имущества состояла обычно в том, что тяжущихся осеняли pauculis cruculis ayreis, несколькими крестными знамениями, а доверенность состояла из нескольких стихотворных строк. Беспристрастность и неподкупность были и в последующие века таковы, что запись (как я часто видел самолично) о передаче права на владение целым поместьем implicite заключала в себе всего каких-нибудь двадцать строк или около того; подобно полоске пергамента или scytala Laconica [скитале в Лаконике{455}], котороые были столь распространенными в древние времена при заключении любых договоров и которые Туллий столь настойчиво рекомендовал Аттику[532]; Плутарх в своем «Лисандре»{456} и Аристотель (Polit. [Политика]{457}), Фукидид (lib. I [кн. I]), Диодор[533] и Свида{458} одобряют и всячески превозносят лаконскую краткость в такого рода записях, и у них имелось для того полное