Шрифт:
Закладка:
Они пристально смотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, кто из них был больше сумасшедшим.
— Их надо радовать, слышишь? — Мгновение — и она пошла прочь. — Всех надо радовать, а помощи искать у достойных. Слёзы ценят не все. Достойные… Но живые…
По мере того как удалялась, до него доносились лишь обрывки фраз. Рустам наконец отвлёкся от продолжавшей бормотать что-то женщины и посмотрел на фото родителей. Они всё также тепло улыбались ему. Они всегда радовались тому, чего добивался, к чему стремился, каким был.
Придёшь за жалостью — они пожалеют. Они всегда жалеют, но не на земле, а на небесах, потому что по-другому не могут.
От этой мысли стало страшно. А как же Аня?
«Мы всё делаем, чтобы вы были счастливы», — говорила мама, в очередной раз пытаясь убедить отстать от сестры и её кавалеров, — «но нельзя вечно оберегать, нужно давать возможность совершать ошибки, потому что ошибки, Рустам, это опыт. К теории всегда прилагается практика, а иначе что это за жизнь?»
Он встал на окоченевшие от долгого сидения ноги и посмотрел по сторонам. Куда она делась? Хотя неважно. Коснувшись холодной рукой фотографий родителей на ледяных мраморных памятниках, почувствовал тепло. Странно. Неужели сходил с ума? Однако из всего, что услышал, многое звучало правильно.
Не с теми людьми общаешься.
Когда ты смеёшься, люди смеются с тобой, а стоит тебе заплакать — всем насрать на тебя.
Отпусти их.
— Отпустил… Я отпустил…
— Рустам? Рустам, я здесь!
Её голос заставил улыбнуться. Она всегда была рядом. Что бы ни говорил, что бы ни делал — всегда рядом.
— Отпусти их.
— Я отпустил…
— Кого? — негодовала Аня. — Рустам, это я. Я здесь.
Он хотел открыть глаза, но почему-то веки были тяжёлыми. Неподъёмными. Во рту сухо. Вдох… Выдох… Больно.
— Грудь… Последнее время всегда болит грудь. Наверное, сердце, — прошептал тихо. — Я много переживаю.
— Скоро у тебя не только сердце будет болеть, — раздался совсем рядом ещё один голос. Мужской. Матвеев! — Левая сторона лица тоже отнимется.
Веки затрепетали и хоть с большим трудом, но всё же поднялись. Моргнув несколько раз, Рустам улыбнулся. Все трое были здесь — Аня, Тимофей и Василиса. Глаза продолжали изучать интерьер. Белый потолок, такие же стены — больница. Палата была светлой и просторной. Частная клиника? Но разве мог позволить себе такую роскошь? Мог, если…
— Ты звонила Александру Сергеевичу? — нашёл глазами бледное и заплаканное лицо Ани.
— Как ты? — девушка взяла его руку в свою.
— Ты ему звонила?
— Нет.
— Если это тот человек, которого ты боишься, то, пожалуй, ему позвоню я, — отозвался Тим. — Кто-то должен вправить тебе мозги, Рус. Отчитать как маленького, а то ты заигрался во взрослого.
Губ Рустама коснулась слабая улыбка.
— Ты хоть знаешь, как меня напугал? — вновь заговорила Аня, и он увидел, как по её щекам покатились слёзы. — Ты представляешь, через что мне пришлось пройти, когда ты упал без чувств?
Она его ругала. Отчитывала как мальчишку да ещё при свидетелях. Значит, ей было не всё равно…
— Прости.
Единственное слово, которое пришло на ум. Он с трудом поднял руку, но тут же положил её обратно — слишком тяжёлая.
— Гущина, пойдём выйдем, — первым нарушил образовавшуюся тишину Тимофей. — Мне что-то в глаза попало, а тут освещение плохое.
Схватив её за локоть, он потащил Василису к выходу.
— Я подумала, что ты умер, — не обратила внимания на друзей Аня. — Понимаешь? Что осталась одна… — почти шёпотом произнесла она. — Одна! Ты это понимаешь или нет?! Понимаешь?!
С губ сорвались рыдания, и ей пришлось закрыть лицо ладонями.
— Я отпустил их… — вдруг прошептал Рустам, глядя на плачущую сестру.
Протяжно всхлипнув, та убрала руки и посмотрела на брата.
— Двадцать четвёртого января я отпустил их. Когда вернулся домой прежним, отпустил. Она сказала, и я сделал. Я попробовал, и мне правда стало легче.
— Кто она? О чём ты, Рустам?
— Я был на могиле родителей двадцать четвёртого января. Я отпустил их, стал собой, стал таким, каким они хотели видеть меня. Убрал из жизни всех лицемеров, оградив себя от людей. Я отпустил их, но не отпустил тебя, не отпустил то, что наговорил тогда. Знаешь почему? Потому что испытывал чувство стыда. Я…
— Рустам, ты что? — Аня не могла поверить тому, что он говорил.
— Я делал всё, чтобы ты видела меня прежним — заботливым и любящим, и никогда не вспоминала моих слов. Когда ты смеёшься, люди смеются с тобой, а стоит тебе заплакать — и всем насрать на тебя. Моя нездоровая временами самостоятельность, страх просить о помощи, агрессия, когда ты пытаешься дать совет, — знаешь почему это? Я боялся, что ты также, как Анжелика, посчитаешь меня слабым и уйдёшь, оставишь из-за моей депрессии. Но быть шутом, когда ты знаешь, какой на самом деле урод, сложно. Ты не представляешь, Ань, как это сложно, и двадцать четвёртое число мне всегда об этом напоминает. Поэтому я уезжаю: чтобы выпустить боль, чтобы набраться сил и снова быть в твоих глазах примерным братом, а не мудаком, который чуть не отправил тебя на тот свет.
Аня молчала, абсолютно потрясённая и не знающая, что сказать в ответ. Ударить? Его и так знатно потрепало. Отругать? Он был не в том возрасте, да и место не очень-то подходило для семейных разборок.
— Когда ты приехала за город после моей драки с Дэном, устроила заговор с Тимом, чтобы помирить меня с Василисой, — я понял, что ты правда простила, что считаешь братом не потому, что осталась одна, а потому, что действительно любишь. Ты не просто молча смирилась с моими словами, как всегда. Ты сделала так, как посчитала нужным и важным для меня, пока я сам утопал в чувстве вины.
Рустам посмотрел на сестру, ощутив, как по щеке покатилась слеза:
— Ты намного мудрее меня, хоть и младше. А я… — Он нахмурился, проглотив ком в горле. — А я просто старший брат-плакса, которому и впрямь нужно время от времени вправлять мозги. Уверен, вы с Матвеевым хорошо справитесь. Он будет держать, а ты бить.
— Нас тогда Гущина порвёт в клочья, — негромко рассмеялась девушка.
Когда пауза между
