Том потом долго вспоминал простые и ясные слова Николая Иваныча, пытался понять, почему они так сильно подействовали на него. Может быть, потому, что они были полны человеческого участия, какой-то забытой отцовской заботы, за которой кроется простая и понятная честная мужская дружба.

Его взведенная пружина будто остывала, но не ослабла, – так, затаилась до поры. Некоторое время они стояли в нелепой позе, будто ожидая чего-то.

Отец молча курил, ни к чему не готовясь, ни от чего не защищаясь, смотря прямо перед собой и сбрасывая пепел на пол. Его багровая рука слегка подрагивала. Молчал и Егор, с ненавистью смотря на отца.

– Харош! Ладно вам, мужики. Ну шо ж вы так, в самом деле? – лопотал Николай Иваныч. – Ты, Егор, неправ. На батька нельзя руку подымать. – А ты, Сема, смотри у меня. Чтобы я про маты и слова поганого нэ чув. Егор, все? Отпускаю руку. Харош спорить, орлы. Давайте лучше накатим.

Он затянулся, но папироса, все время бывшая в свободной его руке, уже потухла.

– Бач, шо робыться? – Николай Иваныч расстроенно показал Тому потухший бычок, и с деланой аккуратностью положил его в пепельницу. Затем, как бы доверяя сыну, смело шагнул к коридору, поднял с пола рюмку, вновь наполнил ее самогоном.

– Егорчик, ты не волнуйся. Все будет хорошо. Все пройдет, все позабудется, как белых яблонь дым. Ну шо, можэ выпьешь?

Том все смотрел на отца. Он пытался сказать что-то веское, значимое, но все правильные слова, которые крутились в его голове, были или слишком пафосны, или уже не к месту мертвы.

– Убить бы тебя, да трогать противно, – наконец выдавил он, и пошел к двери.

– Далеко пойдешь! – сказал отец, опрокинул в себя рюмку.

– Далеко пойдешь! – еще раз крикнул он вслед.

– Не дальше твоего, – бросил Том, и вышел.

Николай Иваныч догнал его на лестнице, остановил за плечо.

– Егорчик, шо там у вас случилось?

– Он мать хотел отравить.

– От жэж. – Николай Иваныч неподдельно расстроился. – От жэж я ему дам. Но ты прости, ты прости его. Ну я ему дам!

Том не ответил. Сбежав по ступенькам, он выскочил в темень двора.

– Прости его, Егор! – строго и громогласно донеслось сзади.

Он вспомнил, как пришел тогда домой, тихо закрыл за собой комнату, растянулся на диване. В глубине души он был благодарен этому простому мужику. Конечно, могло быть гораздо хуже. Как тогда, когда папка в последний раз избил мать. Она вытирала в ванной опухшее от слез лицо, а он, страшный и пьяный, стоял, пошатываясь, в боксерской стойке у коридора, и был уверен в своей силе, в своей пьяной правоте. Том, тогда еще совсем подросток, выбежал из комнаты, и вложил в свой удар всю свою годами копившуюся обиду, всю свою злость. За вечера, которые они с матерью сидели допоздна на улице, страшась зайти в дом. За ежедневные крики и пьяную матерную брань, под которые год за годом проходила их жизнь, готовилась еда, делались уроки. За все те многолетние унижения, которые терпели они, когда еще жили вместе. Том ударил снизу, самодельным кастетом со свинцовой вставкой. Отец, не привыкший к ответу, удара не ожидал. С пустым звуком громко лязгнула челюсть, и его тело, тогда еще крепкое, с глухим грохотом упало на пол, опрокинув ведро с водой. Том тогда выбежал из дома, а отец, по словам мамы, еще долго лежал в коридоре, в луже воды, потом закрылся в ванной и долго умывался, приходя в себя, привыкая к этой новой реальности.

«Странная все-таки штука – ненависть, – думал Том, рассматривая луну. – Она дорога и душевно затратна. Она полна страсти и участия. Николай Иваныч тут ни при чем. У меня ничего не получилось, потому что я к нему ничего не чувствую. Я привык к нему, как человек привыкает к хромоте, к опухоли, к висящему животу. Он мешает жить, но не вызывает ненависти, а лишь стойкое отвращение. Но ведь ничего не кончилось, – вдруг отчетливо стукнуло в его голове. – Ничего же еще не кончилось».

Демерджи

Утром, наскоро продрав глаза, они перекусили салом и хлебом, выпили чаю и натаскали новых дров к очагу.

Небо было прозрачным и нежным.

– Не думал, что в горах так тепло. Жить можно. – Том хрустнул суставами. – Странно, что тут так мало народу.

Забравшись на вершину, они любовались окрестностями. Внизу, по балкам, кое-где еще крался ночной туман. Над горами, там, где вчера спряталось солнце, почти на уровне их глаз, клубилось розовое облако. Оно вдруг превратилось в слона. Слон бодро вытянул вверх хобот, и, поднимаемый теплым потоком воздуха, устремился вверх, вытягивая вниз, к земле, из середины брюха тонкую белую пуповину.

– Это же розовый слон! Рождение слона! Эх, почему у меня нет фотоаппарата?! – ругался Том. – Это ж нереально! Это же самый настоящий, беспримесный, породистый слон! Никто ведь не поверит в такое!

– Слон и слон, – пожал плечами Монгол. – Мало ли какие облака бывают. А Вася, похоже, спекся. Пошли вниз, что ли.

Перепрыгивая с камня на камень, он отправился вниз, на плоскогорье. Том последовал за ним.

Обогнув несколько высоких камней, они услышали совсем рядом звонкий детский голосок.

– Привет! Вода, мороженое! Пепси, фанта! Шампанское!

У плоского, похожего на покосившийся стол, камня, стоял татарчонок лет восьми. Рядом с ним в тени лежало большое клетчатое одеяло.

«Вот же. Тут лезешь-лезешь. Думаешь, что к облакам поднялся, что ты почти герой, а тут, – на тебе! Гастроном!» – подумал Том.

– Ты здесь музыкантов не видал? – вместо ответа спросил Монгол.

– С утра никого типа не было, – ответил пацан.

– А это вершина?

– Ну типа да. Но тут еще одна есть. Это типа Южная. Но есть еще типа Северная.

– Может, этот моряк перепутал? – сказал Том.

– А как на нее попасть? – спросил Монгол.

– На сервер идти надо, вдоль обрыва. Над типа Лысым Иваном.

– А как он выглядит?

– Увидите – сразу поймете.

– А вообще далеко до него?

– Как пойдете – так и придете. По дороге идите, и все.

– Куда идти?

– А вон типа туда! – татарчонок махнул рукой.

Том снял с ключей брелок-открывашку.

– На воду меняемся?

Глаза у пацана загорелись.

– Только одну бутылку.

– Давай.

– Маленькую.

– Литровку давай.

– Ладно, – пацан полез под одеяло, и вытащил оттуда бутылку воды.

– Ледяная! Ты смотри, ее пить невозможно. – Том подбросил запотевшую бутылку на руке. – Холоду от горы набралась. Ну так что, идем, на типа Северную?