обочине у колодца победно и гордо зашипит гусь. Подожмет оранжевую ногу, глянет снизу, да и пойдет по своим делам рвать серую, уже иссохшую от зноя траву.

Груши у родника действительно оказались вкусными. Набрав воды, они двинулись вверх, по желтой полевой дороге, медленно забирая к морю. Ноги Тома еще побаливали после ночи в кедах, но идти оказалось легче, чем они ожидали.

– Смотри! Ух, красота!

Слева, под склоном горы, за косматым кустарником росли из земли высоченные каменные столбы. Кривые и ровные, составные, изогнутые, покосившиеся, они грудились, наползали друг на друга. На некоторых, изо всех сил цепляясь за жизнь, росли кривые горбатые сосенки. Место было одновременно и страшным, и сказочным.

– Ты по поводу денег не боись, – говорил Том, не спеша поднимаясь по дороге. – Как только человек остается один на один с миром, без страховки, то есть без денег, без связей, без привычной постели, то включается какая-то новая логика обстоятельств. Не знаю, как это назвать. Рок, или там, судьба. В общем, жизнь к тебе начинает поворачиваться по-другому, мир тебя кормит.

– По-твоему, люди и с голоду никогда не умирали? – спросил Монгол.

– Голод – это другое. Там еда, если даже и есть, то она куда-то девается. Засуха там, неурожай. А если у нас вдруг еда кончится, то как-то все само образуется. Не умрешь, короче, без причины, земля прокормит. Бомжей вот кто кормит? А чем панки хуже бомжей?

– Так ты проверить решил? – усмехнулся Монгол, поднял голову.

Над горой, перевалив зенит, лениво и вечно светило солнце. Внизу за маревом горячего воздуха таяло село. Оттуда сквозь пронзительный хор цикад доносился заливистый лай собак и блеяние коз. За селом в широкой долине изумительной бирюзой синело небольшое овальное озерцо. Еще дальше, за стеганым зеленым покрывалом холмов тянулась нитка шоссе. На ней, под могучим Чатырдагом, притаилась крохотная желтая букашка троллейбуса. Все будто замерло под зноем, застыло, боясь пошевелиться, экономя силы. Картину оживляли лишь тени облаков: они легко скользили по лугам, по лесочкам, по виноградникам и полянкам, то опускаясь, то вновь подымаясь на холмы, без устали спеша на простор, к морю, на берегу которого искрилась белая россыпь Алушты. На севере, под громадными уступами Демерджи, виднелись следы мощного обвала: как будто неведомый великан разбросал гигантские каменные кубики величиной с дом. Мимо кубиков по дороге плелись в село гнедые кони.

– Смотри, как оно все тут… Красиво, сука. – Монгол вытер пот со лба.

– Давай отдохнем. Привал. – Том посмотрел вверх, на по-прежнему далекую вершину. – Я вот думаю. Скоро вечер, а мы прем неизвестно куда. А вдруг нас тот моряк развел? Про Ваську этого, сына своего. Что скажешь?

– Я ничего не скажу, – ответил Монгол. – Залезем, – посмотрим. Не понравится, – слезем. И зачем ему врать?

– Мало ли, – пожал плечами Том. – Люди разные. Иногда просто так врут, со скуки.

– Ну, ты взял бы и тормознул в Партените. Мимо же ехали. Походили бы, поспрашивали. Может, нашли бы уже. А то не пойми где шаримся. Ищем, как тот пьяный под фонарем, где светлее.

– Ты ж к дядьке своему хотел, в Алушту.

– А ты?

– А мне, если честно, из машины вылазить не хотелось. Ноги болели.

– Ладно, посмотрим. Может, поднимемся, а они там сидят, тепленькие. И жилья бесплатного вокруг – уйма. Где лег, там и спи.

– Ну да. Только со жратвой проблемы.

– Ты ж только что сказал, что земля прокормит.

– Я вот еще что подумал, – сказал Том. – А вдруг если мы сейчас к Индейцу припремся, если он нас впишет, – так ничего больше тут и не увидим.

– Это как знать. Мы ж к нему не привязаны. Может, он вообще дома не сидит. Может, со всеми местными музыкантами перезнакомит.

– Кто его знает. Столько лет прошло. Винт говорил, что он его года два не видел. Может, тот вообще с музыкой завязал. – Том снял кеды и высыпал из них целую пригоршню камушков, вытянул уставшие ноги.

Жизнь вокруг бурлила: повсюду сновали муравьи, прыгали кузнечики, кружились пестрые бабочки. У обочины тропы, в красно-рыжей пыли Том заметил целый ряд небольших лунок. Он поймал муравья и бросил его в лунку, замер над ней. Вначале ничего не происходило. Муравей пытался выбежать из лунки, осыпая край. Он почти добрался до верха, но вот из самого дна лунки вынырнули небольшие белесые, слегка изогнутые клещи. Они стали быстро подрывать ту часть склона, по которому отчаянно карабкался муравей. Наконец он скатился вниз, и, намертво зажатый двумя серпами, исчез в пыли воронки. Том как зачарованный смотрел на эту битву.

– Это что? – спросил Монгол.

– Личинка муравьиного льва. Я про них в детстве читал. Сам муравьиный лев на мотылька похож, или на муху. А это его личинка. Она величиной с клопа, под песком прячется. Все, как в жизни. Жил себе человек, жил, а потом попал в яму житейскую, и все. Нет человека.

– Тут все – как у нас в детстве. Помнишь, когда наш новый район только заселяли?

– Помню, конечно, – отозвался Том, глядя в небесную синь, где нарезал большие круги черный ворон. – Ящерицы бегали за домом, пчелы-бабочки. Шмелей белопопых руками ловили. Они почему-то не жалили, жал у них не было. Мы привязывали к ним нитки, и бегали по двору. Куда все ушло?

– Все уходит. Пошли, и так засиделись.

Ближе к вершине горы столбы вокруг будто потеряли форму, они стали толстыми и приземистыми, похожими на джиннов из восточных сказок. Некоторые истуканы были словно слеплены из плоских серых лепешек, другие напоминали толстые, тянущиеся к небу хоботы, третьи двоились и троились у вершин, четвертые грудились, словно криво вбитые доски. Горбоносая голова Марии была уже совсем рядом. Вблизи она совершенно утратила свою девичью привлекательность.

– Мама дорогая, как быстро постарела! – сказал Том. – Прекрасное видится на расстоянии. А вообще тут ночью можно заикой стать.

– А мне вот уши заложило, например, – откликнулся Монгол.

Ночь во рту

Солнце уже закатилось за Чатырдаг, окрасило далекие горные пики за его шатром в алые, желтые и оранжевые цвета. Над ними багровились небольшие облачка, и на миг дальние горы превратились в курящиеся вулканы. Краски переливались в небе, гасли, снова светлели, и, наконец, бледнели. Все вокруг быстро укрыли сумерки, и лишь небо было необычно светлым. Наполненный густыми травами воздух посвежел, и только от раскаленных за день камней все еще веяло теплом. Вокруг были разлиты густые травяные ароматы, звенели в траве цикады, прыгали кузнечики. Из-под ног, поджав уши, бросился наутек