Наконец они поднялись наверх. Вершина все еще оставалась немного выше, прячась на небольшом пятачке среди высоких выветренных столбов. На одном из них была укреплена железная тренога.

– Вершина! – показал на нее Монгол.

Том огляделся. На верху не было ни души, зато дорог было множество. Они вились вокруг оврагов и камней, пересекались, исчезая за краями ближайших холмов, терялись в кривых сосновых перелесках, в пестром одеяле холмов, в вереницах каменных зубов, исчезали в зеленеющих свежей травой провалах. То, что выглядело снизу простой вершиной, оказалось огромным холмистым плоскогорьем, тянущимся вдаль на километры.

– Какой-то немногочисленный фестиваль, да? – нахмурился Монгол. – Может, перерыв у них? Или ужин?

– Ладно, слушай, нужно ночлег делать, а то впотьмах вообще кисло будет. – Том поежился.

– Надеюсь, луна появится. Вчера вроде была. Пойду посмотрю вокруг.

– Давай, я тут буду. Осторожнее там.

Монгол скрылся. Том снял обувь, стал разминать разбухшие ступни.

Минут через двадцать тишину разорвал пронзительный крик.

– Нашел! Нашел!

Из темени выскочил радостный Монгол. Его лицо сияло.

– Я нашел обалденное место!

Он потащил Тома куда-то через кусты. Они долго прыгали по камням, пока, наконец, не влезли в скалистую щель, напоминавшую балкон. Здесь можно было стоять во весь рост, было тихо и безветренно. Горизонтальный каменный потолок плавно уходил под скос в глубь щели, где смыкался с полом. В центре, на слегка занесенном песком полу, из круглых булыжников был выложен очаг. Какой-то неизвестный предшественник заботливо сложил у него целую кучу дров. Панорама отсюда была просто роскошной: далеко внизу, у кромки отливающего синевой берега переливалось разноцветными огоньками ночное ожерелье Алушты. За ней темнела невысокая гора. Еще дальше укрывал Партенит своей медвежьей тенью Аюдаг, а дальше море плавно перетекало в небо.

– Похоже, мы как раз у Марии во рту, – заметил Том.

– Надеюсь, что она женщина не болтливая.

Через час из-за моря вылупилась полная луна, неспешно поползла по небосклону.

Они приготовили чай, в тихой суете сварили в пивных банках немного гречки.

Стояла удивительная тишина, будто мир затаился перед бурей. Лишь с далекого берега слабый ветер время от времени доносил шум города.

– Смотри! Смотри! – вдруг крикнул Том.

– Куда?

– Да вот же. Дорожка!

Справа, над Чатырдагом седой шапкой клубилось густое сиреневое облако. Левее, словно на нитке, висела над морем луна. Она была какая-то огромная, таинственная, доисторическая. Она плела вокруг себя тонкую серебряную пелену радуги. Сколько раз она проделывала этот древний, как земля, трюк, и каждый раз он срабатывал, все так же завораживая глаз обещанием чуда. Но дело было не только в этом. Морской горизонт совершенно растворился в темноте, соединив море и небо в единое целое. Лунная дорожка начиналась сразу под луной, в небе, проходила через море, и заканчивалась на линии черного как смоль, усыпанного золотом огней берега. Эта дорожка сбивала с толку: небо полностью проглотило море, и горизонт будто съехал вниз, к побережью, распахнув перед ними сплошной, заснеженный звездами, холодный, затаившийся космос. Завороженные картиной, они долго молчали.

– Смотри, – моря нет. Только космос.

– Чего уж тут смотреть? – Монгол вздохнул, достал вино. – Давай накатим, что ли, для порядку.

– За Индейца этого непременно выпить надо, дай Джа ему полную пазуху здоровья, – сказал Том, с наслаждением вдыхая горечь горных трав.

Они долго сидели молча, словно на краю мира, медленно цедя алуштинский портвейн и заедая его грушами. Небо над морем уже побледнело, когда Том выполз наверх и нарезал, сколько мог, сухой длинной травы на подстилки.

– Четвертая ночь уже, а только первый раз засыпаем в удобствах. На гостиницу похоже. – Монгол достал штору.

– Номер с видом на космос, – заметил Том. – Только четвертая ночь, а столько всего произошло.

Они замолчали.

– А это ты хорошо про вино придумал, – наконец проговорил Монгол. – Вино в тему. Даже пить не хочется. Жалко, – до того хорошо.

– Слушай, а ты реально в Абхазию ездил?

– Не, брешу.

– Страшно было?

– Ага. Особенно в поезде Сухуми – Москва.

– Это когда обратно ехали?

– Ага. Вот это был поезд так поезд! Память на всю жизнь. Нас проводник даже в вагон из тамбура не пускал: думал, что мы беженцы, без денег едем. А в другом вагоне был платный видеосалон. Об этом нам сказал какой-то обдолбаный пацан в тамбуре, который требовал от нас дури. А мы, прикинь, мы тогда еще не знали, что такое дурь. Короче, мы туда пробрались. Заплатили по рублю за вход, сели сзади. Вагон – вообще без переборок: просто корпус, стены одни. В нем стоят два ряда школьных парт, а на последней, напротив нас, – бутыль с чачей. Телевизора почти не видно: он в другом конце вагона, светит зеленым в плановом дыму. И знаешь, что поразило? Тут, за окном – реальная война, в людей живых стреляют. А в вагоне – человек тридцать пьяных, обкуренных кавказцев гульбанят и смотрят придуманный боевик. Вот это страшно. Люди от войны бегут, бухают как в последний раз, радуются, что живы остались. Кто-то уже лежит, кто-то вяло дерется, кто-то ругается. А рядом с нами, вокруг парты с бутылью, ползают на четвереньках два грузина, и матерятся, чачу ругают. И знаешь, что я в тот момент подумал?

– Что? – эхом спросил Том.

– Что мой дядька бы не испугался.

Монгол замолчал. Том услышал, как где-то далеко внизу заброшенным котенком жалобно пищит ночная птица.

– Пересидели мы там фильм, пошли в вагон. А тут на боковухах три места, как раз под нас. Я только сумку под голову успел положить, и меня срубило. То ли устали так, то ли там распылили чего, – запах сильный стоял, пирожными. А может, надышались просто, в салоне. Закрываю глаза, – и в голове калейдоскоп, картинки крутятся… А наутро проводник орет: «Выходите, – Сочи». Прям на станции разбудил, гад, будто знал, чтобы кипиш поднять не успели. Мы тогда еле выскочить успели. Короче, всех, кроме меня, обнесли. У меня тоже все карманы вывернуты, ну там, правда, ничего не было. А Колька только паспорт домой привез, бизнесмен. Потому что нефиг друзьям про куртки врать.

– Повезло тебе.

– А еще смешно было, – продолжал Монгол. – Туда ехали, в поезде – жара. Он вдоль моря идет по одноколейке: мы остановились и ждем встречного. Час стоим, два. Все уже мокрые от пота. Поезд белорусский, Минск – Адлер. Окна, ясное дело, закрыты на зиму, чтобы никто не простудился. За окном – бетонная стена, за ней пляж и море. А у стены – деревянная лестница. Все смотрят в окна