Эта новость ошарашила всех присутствовавших, благодаря чему на полчаса над путешественниками нависла тишина, пока ее не нарушил Олег:

— А ведь этот Смысловский, от нас с Никодимом недалеко от сюда (они уже подъезжали к самому бору), вот прям от самого бора утек… Кто знает, может быть, где-то здесь и околачивается… — Отец Олег, даже обрадовался такой возможной встрече:

— Вот и прекрасно — лучше с нами ему встретиться, чем с другими, кому, как не священнику и монаху с ним справиться, так ведь, брат Никодим:

— Истинно! Во славу Божию да послужим! С нами Бог!..

— А что в бору то этом, неужели настолько чудное место…, да и загадочные вы какие-то?… — Все понимали, что лучше «отшельника» никто не ответит, и он не заставил себя ждать:

— Тут, брат мой… чудные места… Поверь на слово — здесь оба мира сходятся без смертельного часа, тут человек может себя почувствовать в соприкосновении с миром духов, не расставаясь со своей плотью. Нутро каждого здесь раскрывается и каждый видит, что из себя представляет. Тут не нужно рыться в себе, искать грехи, мытариться, думая, как их уничтожить. Господь все показывает, а потом, если будет Его воля и осветиться можно. А ты, может, и чуда особенного дождешься?

— Какого же…

— Не знаю, но вижу, что тебе многое дано будет — не зря ты здесь!.. — С каждой минутой приближения к таинственному месту, люди все больше нервничали от ощущения неординарности бора, от понимания, что один из беглецов мог прятаться именно здесь, и от необычной отрывающейся возможности увидеть и узнать себя настоящими, суть чего каждый из присутствовавших понимал верно.

Отец Олег, в борьбе с болезнью, давно перестал думать о своем земном будущем, захваченный уже давно участью в вечность. Будучи из простых и прямолинейных людей, он успел отслужить в армии срочную службу, успел получить, еще в советское время специальность слесаря и поработать. В его жизни однажды случилась даже любовь настоящая, сильная, проникновенная, наверное, и по сей день платонически любит он ту одну, единственную, так и не опорочив своего чувства ничем плотским. Оба возлюбили Бога настолько, что приняли решения посвятить себя Ему в монашестве. Ко времени, описываемому на этих страницах, девушка, ставшая монахиней, перешла в мир иной, здесь его ничего, и никто не держал, а вот Господь звал всегда, и с Ним он не расставался.

Будучи воинствующим, я бы сказал, миссионером, он не мог терпеть ни малейшего отступления, признавал только ортодоксальное православие и ни разу его не предал, даже перед лицом смерти и тяжких испытаний.

Болезнь виделась никак страдание, хотя и приносила их во множестве, а милостью Божией, протоиерей не просил в молитвах облегчения, напротив, всего того, что Сам Господь определит ему в пользу и во спасение. Для него не было ничего важнее возможности спасения человеческой души, поэтому он с легкость и без раздумий устремлялся в подобные, как сказали бы многие, авантюры, видя в них служение Господу, и в чем ни разу не ошибся.

Читатель, как человек разумный по материальному, окажись на его месте, скорее всего, продолжил бы свой путь на лечение, даже желая присоединиться, хотя бы по причине понимая, что с такими слабыми силами для передвижения, ведь он и ста метров без гигантских усилий пройти не мог, будет не помощью, а обузой. Только очень верующий и уповающий на Бога человек безо всяких сомнений смог бы принять такое решение, заметьте — никто из присутствовавших в этой команде ни разу не подумал о нем, как об обузе, напротив, все только были рады его участию.

Приближаясь к бору, он шел все более твердым шагом, хоть и опираясь о оба костыля, сильно наклонившись вперед, переставляя свои мощные кода-то ноги, а сейчас еле волочащиеся. В то время, как впервые идущие по этому небольшому полю, к густо заросшей границе, как помнит читатель, у которой неожиданно появлялось, откуда ни возьмись, русло под земли неожиданно явившейся Явони, люди испытывали неудобство, тяжесть в ногах, тошноту, и какой-то необычный страх, как бы не пускавший их вперед, священник все больше выпрямлялся и все меньше опирался на подпорки.

Марина, с удивлением видя такую необъяснимую целеустремленность к этой пугающей неизвестности в то время, как сама она, вынужденная преодолевать себя, не выдержав, поинтересовалась, осипшим, почти мужским из-за психических и эмоциональных перегрузок, тембром голоса:

— Отец Олег, да что ж такое-то, я еле иду, а ты уже вприпрыжку?!

— Не огорчайся, Маринушка, я из вас самый грешный, вот поэтому Господь и гонит меня быстрее остальных… Я так думаю, что не человек туда идти не хочет, а грехи и страсти, приросшие к душе его, туда не пускают. Вот начни каяться и увидишь, в раз полегчает. Так ведь, брат Никодим?

— Истинно! Истинно! Ты один и понял! Не уж то, наконец, Господь смилостивился и тебя послал?!

— Куда послал…

— Сюда… РОдный мой, сюда, в Святую Земельку Свою… — Никодим шел легким шагом, не ощущая тяжести тела, опираясь на свою проблескивающую сквозь бороду улыбку. Пес шествовал теперь рядом с протоиереем, впервые предпочитая своего старого друга новому человеку. Оба, и Никодим и «Михей» чувствовали приближение важного момента — одному из семи «хранителей» этой земли пришло время уходить на покой, а замены, до сего дня, он рядом не видел. Эти новые люди вселили в него уверенность, что один из четверых и есть тот, кто сменит его.

И «отшельнику», и его верному другу пришелся по душе этот, еще недавно бывший великаном, но сегодня скрюченный тяжелой болезнью, священник. Старец узнавал в нем себя сто лет назад, хотя отцу Олегу было чуть больше пятидесяти, а ему тогда и тридцати не исполнилось.

Отец же Олег, дышал глубоко и часто, впопыхах совсем забыв о своем недуге, пот лился градом, но лицо светилось особенным светом, схожим, с тем, какой освещает его, когда человек бывает совершенно счастлив. Каким-то шестым чувством священник осознавал, что это последнее испытание в этой его жизни, пройдя которое Господь примет его в Свои объятия. Он действительно устал от понимания, что больше не может активно служить Богу, вырывая Его чад из лап врага рода человеческого, спасая из сект, наркоманского и алкогольного чада, где угодно и когда угодно. Его мощная натура, оставшись такой же мощной, как и прежде, в чахнущем теле, требовала большего от сегодняшних физических возможностей, но дух силен, а плоть немощна.

Он молился за всех,