– А если Бой?

Париж достаточно далеко от Мулена, вряд ли канониссы знают о нем и Габриэль. Он уважаемый, богатый деловой человек. Более того, Бой – католик.

Габриэль медленно кивнула:

– Да. Кейпела они выслушают. Ты знаешь, он получил образование у иезуитов. Он учился в пансионе. У него есть рекомендации. Может быть, Андрэ сможет… Это может быть место и для него… Ладно, сначала мы должны увидеться с ним.

– Так ты поговоришь с Боем?

– Да, сегодня вечером.

Я тут же решила, что мы заберем Андрэ в Париж. Живо представила себе мальчишку с выразительными глазами, темноволосого, как Джулия-Берта и Габриэль. Он мог бы жить в Парке Монсо со мной, Эдриенн и Морисом. Места там было предостаточно.

Вообразила, как он ходит в школу, как я помогаю ему с уроками. По субботам я бы водила его на кукольные спектакли на Марсовом поле и карусели в Люксембургском саду, зимой мы бы катались на коньках в Булонском лесу, и если бы он захотел, мы бы отправились в цирк на Монмартре. Мы с Габриэль могли бы подарить ему детство, которого у нас никогда не было, и, возможно, это помогло бы заполнить пустоту, которая зияла в наших собственных сердцах.

Бой согласился помочь и тут же написал матери-настоятельнице с просьбой сообщить адрес священника.

После чего в течение нескольких месяцев Кейпел и священник пререкались. Священник заявил, что Андрэ не хочет оставлять его. Что мы для него чужие, что ребенок не знал даже своей матери. Священник был для него единственным родным человеком.

Я чувствовала себя виноватой, выдергивая племянника из привычного жизненного уклада, но мне отчаянно хотелось увидеть его, увидеть продолжение Джулии-Берты.

Наконец Бой и священник пришли к соглашению. Андрэ приедет в Париж во время пасхальных каникул, поживет у нас, а потом поступит в колледж Бомонт, иезуитскую школу в Англии, в которой учился Кейпел.

Предложение отправить мальчика в школу-интернат обеспокоило меня.

– Разве мы не поступаем с Андрэ так же, как поступили с нами? – спросила я Габриэль. – Отсылаем его на воспитание к чужим людям.

– Это не просто чужие люди, – возразила Габриэль. – Это проводники в мир элиты, сливки общества. Только подумай, Нинетт. Андрэ не станет, как остальные Шанель, бедным торговцем, продающим на рынке старые туфли и ремни. Он будет настоящим gentilhomme. Познакомится с важными людьми. Может быть, когда-нибудь он будет работать с Боем, продолжит его бизнес.

Я молилась, чтобы Джулия-Берта видела нас с небес и незримо присутствовала рядом. И была счастлива от одной только мысли, что наш племянник вырастет настоящим gentilhomme.

Андрэ приехал в Париж на Пасху, как и планировалось. Поначалу он был застенчив. Но испуг в его глазах быстро прошел. Мы с Габриэль практически завалили его конфетами и вкусностями. Купили новую одежду и игрушки, в том числе парусную лодку, чтобы запускать ее по Большому пруду с утками в Люксембургском саду, как это делали парижские мальчишки. Он попеременно жил у меня и у Габриэль.

Мы держали его за руку, обнимали и искали в его лице черты Джулии-Берты. Мне показалось, что я нашла их в его широко распахнутых глазах.

– Хорошо, что он уезжает в школу-интернат, – сказал Бой, взъерошивая волосы Андрэ. – Вы двое совсем его разбалуете.

Он был прав. Мы бы так и сделали.

Но малыша нужно было перевоспитывать. Он ел руками, вытирал нос рукавом. Мы с Габриэль ужаснулись, когда однажды в соседней чайной, куда мы отвели его поесть мороженого, он громко рыгнул. Он отстал в учебе. И когда пришло время его отъезда в Англию, мы были не сильно опечалены, поскольку осознавали, что поступаем правильно.

Он должен вернуться в Париж на летние каникулы. Тогда мы увидим его снова. Сама мысль о том, что в этом мире все еще есть частичка Джулии-Берты, утешала нас. Она не ушла совсем. Мы видели Андрэ, его чистую душу. Мы видели в нем нашу сестру. Мы видели самих себя.

ПЯТЬДЕСЯТ

Дни становились длиннее и теплее, снова зацвели каштаны, и в один прекрасный день случилось чудо – он вернулся. Лучо. Он вошел в бутик – такой красивый, такой жизнерадостный! Одно его присутствие наполнило меня чувством, что все в этом мире идет своим чередом и все будет хорошо.

Он вернулся в Париж, чтобы заниматься делами компании «Харрингтон и сыновья», экспортирующей говядину, и играть в поло, демонстрируя миру своих криолло. С Морисом он был знаком, поскольку большинство конезаводчиков знали друг друга. Барон представил его Эдриенн.

Лучо остановился в «Ритце», через дорогу от нас.

– Большую часть лета я проведу во Франции, – сообщил он. В Аргентине, на другом конце света, наступила зима. Он посмотрел на меня. – Я следую за солнцем.

Нечто теплое, мерцающее окутало меня. Но, к сожалению, Лучо откланялся, поскольку спешил на деловую встречу.

В тот вечер я отправилась в ресторан на улице Буасси д’Англас с Габриэль, Боем и его друзьями, включая Элджи. Оказалось, что Лучо тоже обедает там, с другой компанией.

Наши взгляды встречались на протяжении всей трапезы, и в конце концов он подошел к нашему столику.

– Антониета, – произнес он так, что я вздрогнула. – Я не помешаю? – Он взглянул на Элджи. Бедный Элджи! Его розовое лицо побледнело и пошло багровыми пятнами.

– Вовсе нет, – ответила я, и Лучо скользнул на банкетку рядом со мной, его рука была совсем близко.

Остаток вечера я беседовала только с ним. Элджи в конце концов отвернулся к своим товарищам, а затем и вовсе исчез. Я расспрашивала Лучо об Аргентине, о том месте, которое он называл пампасами. Я хотела знать, как выглядит край, откуда он родом и который так любит. Он с удовольствием рассказывал, и я представляла золотисто-коричневый пейзаж, бесконечное небо, равнины, простирающиеся за горизонт, плодородную землю, свежую траву, холодные и чистые ручьи, табуны лошадей, живущих свободно, инстинктами, не запертых в конюшнях, в загонах, где их чувства притупляются.

– Ты необыкновенная, – сказал он. – Большинство женщин говорят о своей последней прическе или светском триумфе. Только не ты. Каким-то образом ты заставляешь меня говорить о тех сторонах моей жизни, которыми я обычно не делюсь.

– Ты не против? – смутилась я.

– Мне это нравится!

Он спросил обо мне. Я не могла солгать