специализированных институтов при Госплане рассказывает в мемуарах, как до прихода в этот НИИ он в начале 1970-х работал дежурным смены на железнодорожной станции в Москве и участвовал в широко распространенной схеме выполнения «планового задания». Поскольку график нагрузки на железной дороге был неравномерен, а плановые задания имели жесткие показатели, железнодорожники придерживали наиболее тяжелые вагоны с грузами отдельных потребителей, затем формировали из них специальный поезд или поезда и начинали их гонять по московскому железнодорожному кольцу, чтобы «честно» выполнить план по перевозу тонн груза на километры. Разумеется, это наносило значительный ущерб (расход топлива, амортизация оборудования и путей), но это было не так важно, как выполнить месячный или квартальный план[559].

Таким образом «плановость» экономики подвергалась непрерывной эрозии. «Ненормально, что строим там, где есть строители, а не там, где нужно для народного хозяйства», — говорили на совещании в Госплане[560]. Среди прочих были и «производство сверх плана» за счет непонятно откуда взявшихся, возможно сэкономленных или обнаруженных, ресурсов, и бесплатная эксплуатация труда в периоды, когда «трудящиеся» должны были отдыхать, и «самострой» и другие способы возведения жилья для работников производства «хозяйственным способом»[561]. Подробнее о том, как это способствовало развитию теневой экономики, мы поговорим в четвертой части.

И, наконец, отдельной, но весьма существенной проблемой государственных институтов было соотношение между количеством распоряжений, которые отдавал крупный руководитель, и возможностью подчиняющейся ему бюрократической системы их исполнить — или хотя бы отчитаться об исполнении. Чем крупнее была должность у чиновника, тем большее количество вопросов и проблем перед ними ставили подчиненные, его партнеры, его ближайшее окружение (включая родственников) и «сама жизнь». Он должен был отвечать за все более широкий список тем. Соответственно он мог производить десятки распоряжений в день, как минимум часть из которых фиксировалась бюрократическим аппаратом как «контрольные», то есть порождающие бумагооборот, с исходящим письменным поручением и необходимостью отчета за него.

В качестве примера такой чрезмерной активности Алексей Краснопивцев приводит действия зампреда Госплана СССР Льва Васильева, который в 1983 году, видимо после своего назначения на этот пост, за полгода провел 57 совещаний и раздал 300 контрольных поручений. В результате обратной волны бюрократических документов он физически не успевал услышать или прочесть ответы на розданные им задания[562]. И вскоре его отправили на министерский пост. Если учесть, что чиновников его уровня только в Москве было как минимум пара сотен, то можно себе представить количество поручений и запросов, идущих вниз по бюрократической вертикали. И хорошо, если они не противоречили друг другу, что тоже было не редкостью.

В этих условиях нижестоящие чиновники просто не могли справиться с валом распоряжений. Зачастую они переходили на режим выборочного исполнения поручений и (или) имитации ответов по существу на те поручения, за которые затем с них спрашивали.

Политбюро ЦК КПСС и Совет министров СССР регулярно принимали различные постановления, призванные решить тот или иной экономический вопрос. Это могло быть проявлением «административного произвола» или, наоборот, весьма обоснованным решением, призванным скорректировать проблемы «плановой экономики». Однако многие из этих постановлений не выполнялись или выполнялись частично, хотя за выполнением постановлений следила целая армия контролеров из партийных (прежде всего аппарата ЦК КПСС) и государственных ведомств, включая правоохранительные органы. Обсуждение причин неисполнения этих постановлений — камертон советской бюрократической жизни. Александр Русанов, занимавший в первой половине 1970-х пост заведующего промышленно-транспортным отделом Московского обкома, вспоминал в интервью, что ему позвонили из Отдела пропаганды ЦК КПСС с вопросом о причинах неисполнения постановлений. На что он, недолго думая, сказал, что единственная причина в том, что их слишком много и на его уровне в них не успевают вчитаться, не то что отреагировать[563].

Плановая экономика существовала в условиях перманентных межинституциональных конфликтов, фактической имитации плановости, подвергавшейся постоянной эрозии со стороны политического руководства и различных категорий лоббистов. В результате как модель управления она не добивалась ни одной из своих поставленных целей — ни номинальных (рациональное и научное распределение ресурсов, «непрерывный рост уровня благосостояния»), ни установленных и публично заявленных (в рамках пятилетних планов). В большинстве отраслей и производств не было даже относительного порядка, который, как признавали советские практики, был в экономике «капиталистической».

Виктор Даниленко сразу после назначения его в 1978 году заместителем министра сельского строительства СССР полетел в Казахстан:

Проблемы везде одни: не хватает металла, цемента, леса, строительная техника изношена, людей возить на стройки сложно, автотранспорт старый, но и его недостает. … Будучи министром (с 1982 года. — Н. М.), я побывал во всех республиках Союза, вместе с руководством которых обсуждались проблемы строительства. Министерство начало выполнять план[564].

Хотя три отрасли из четырех приоритетных для руководства страны (ВПК, нефтедобыча и энергетика) в 1970-е годы развивались успешно за счет обеспечения их ресурсами из всех остальных отраслей (но не из сельского хозяйства), в целом дела становились все хуже. Главным становилось не индустриальное развитие как таковое, но хронический дефицит необходимого — и прежде всего продовольствия. А уже полученная продукция не могла быть в полном объеме сохранена и доставлена потребителю.

Категорически не хватало элеваторов, промышленных холодильников, складов, железнодорожных вагонов. МПС работало хорошо если на 80 % от запланированного и портило (и разворовывало) несколько процентов от объема перевозимых грузов, так что ежегодные потери от недопоставок грузов составляли 10–12 млрд рублей в год (в ценах 1977 года), а потери при перевозках составляли до 30 млрд рублей (в ценах 1990 года)[565].

Во второй половине 1970-х печальное состояние дел начали признавать уже и «капитаны» советской экономики. К началу 1980-х дело дошло до панических заявлений. Консультант Международного отдела ЦК КПСС и один из постоянных спичрайтеров Брежнева Анатолий Черняев отмечает:

…от пленума (1973 года. — Н. М.) к пленуму, которые давно уже превратились в хозяйственные активы (плюс кадровые вопросы), Байбаков, председатель Госплана, констатировал ухудшение экономического состояния страны. Подводя итоги 1977 года, он был особенно пессимистичен, даже по сравнению со своими прежними оценками, которые никогда радужными в его устах не выглядели…[566]

Глава Минэнерго Петр Непорожний в своих записях о заседании Совмина СССР 22 октября 1977 года приводит сокращенное изложение того, что, собственно, должен был сказать Байбаков на пленуме. Но предварительно глава Госплана этот отчет изложил Совмину:

Итоги за два года пятилетки:

— Национальный доход 10,9 %.

— Валовое производство по сельскому хозяйству 6,5 % (недодали 2 %).

— Капитальные вложения не выполняются.

— Снижается фондоотдача, недоиспользуются мощности.

— Не выполняются задания по росту производительности труда.

— Нет экономии