В таком городе обязательно хочется побывать.

11.19. Чего я не запомнил

Выше я уже упоминал, что в последний раз брал в руки «Преступление и наказание» больше сорока лет назад, до того как перечитать в этом году. Роман запомнился мне довольно интригующим началом и финалом, решенным отчасти в духе Мандзони[67], под знаком Божьего промысла, когда главные герои, изначально не очень хорошие, к концу исправляются, а плохие герои второго плана окончательно скатываются и получают по заслугам. Но память подвела.

Мне запомнилось, что Раскольников в итоге раскаивается в содеянном, однако он ни в чем не раскаивался.

Не запомнил я и того, что, когда Раскольников попадает в сибирский острог, каторжники смеются над ним и его преступлением. «Ты барин! – говорили ему. – Тебе ли было с топором ходить; не барское вовсе дело».

Забыл я и о том, что одна из второстепенных героинь «Преступления и наказания» умирает, потому что отправилась в купальню сразу после обеда[68]; звучит как плохая шутка, но это правда.

Не осталось в памяти и то, как Раскольников, оказавшись в квартире старухи-процентщицы, где все сияло чистотой, думает: «Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота».

Не запомнил я и того, как в финале Раскольников долго не выпускает Сонину руку. Я убежден, что показать влюбленность, тот момент, когда два человека говорят друг другу «да», – очень непростая литературная задача. На мой взгляд, вторая по красоте любовная сцена, с которой мне приходилось сталкиваться как читателю, – это объяснение между Катериной и Аркадием в «Отцах и детях» Тургенева, когда она отвечает ему: «Да».

Это «да», такое простое слово, две буквы, один слог – самый выразительный, самый звучный и звонкий слог из всех, которые я встречал в жизни, и выразительнее этого «да» только молчание между Соней и Раскольниковым в эпилоге «Преступления и наказания»: тот момент, когда они хотели было говорить, но не могли, «слезы стояли в их глазах. Они оба были бледны и худы»; до конца каторги оставалось семь лет, и они думали: «Семь лет, только семь лет!»

По моему мнению, это самая красивая любовная сцена в мировой литературе, и тем из моих соотечественников, кто не любит Достоевского, а таких довольно много (обычно это те, кто очень любит Толстого или Набокова или Толстого и Набоков одновременно), именно им, будь у меня такая возможность, я хотел бы кое-что сказать.

Если вы еще не читали «Преступление и наказание» («Зачем мне вообще его читать? – наверняка подумаете вы. – Я не люблю Достоевского»), я хотел бы посоветовать вам прочитать этот роман в хорошем переводе (например, в переводе Дамиано Ребеккини, вышедшем в издательстве «Фельтринелли» в 2013 году), а там будет видно.

Хотя, возможно, в моих аргументах нет никакого смысла, потому что у тех, кто не любит Достоевского, вряд ли возникнет желание убедиться, насколько хорошо он пишет.

11.20. Порфирий

Метод расследования, которым пользовался следователь Порфирий Петрович, один из самых интересных персонажей «Преступления и наказания», взяли на вооружение авторы всемирно известного сериала «Лейтенант Коломбо».

Каждая серия «Лейтенанта Коломбо» строится по одной и той же схеме, которую мы видим в романе Достоевского: кто убийца, известно сразу, и следователь, который кажется таким рассеянным, очень много говорит и заводит разговоры на какие-то посторонние темы, мало-помалу как бы между делом дает понять преступнику, что он, следователь, все знает, и что этот преступник и есть убийца.

Один из самых запоминающихся диалогов романа – когда Порфирий Петрович говорит Раскольникову, что не верит в виновность Николая (маляра, сознавшегося в убийстве), и что это не он убил старуху-процентщицу и ее сестру.

«Так… кто же… убил?..» – спросил Раскольников.

«Как кто убил?.. – переговорил он [Порфирий], точно не веря ушам своим. – Да вы убили, Родион Романыч! Вы и убили-с… – прибавил он почти шепотом, совершенно убежденным голосом».

11.21. Идея

В одном из диалогов с Порфирием Петровичем Родион Раскольников вкратце излагает свою идею (которая и движет действием романа). Идею он раскрыл в статье, которая позже заставит следователя подозревать бывшего студента:

«Законодатели, – говорит Раскольников, – и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. <…>

Люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. <…>

Первый разряд, то есть материал, говоря вообще, – продолжает Раскольников, – люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все преступают закон; большею частию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь. <…> Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется (более или менее). Первый разряд всегда – господин настоящего, второй разряд – господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те и другие имеют совершенно одинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и – vive la guerre éternelle[69], – до Нового Иерусалима, разумеется!

– Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим?

– Верую, – твердо отвечал Раскольников».

12

Идиот

12.1. Только семь лет

В своей последней книге Виктор Шкловский пишет, что во время Первого крестового похода крестоносцы все большие города принимали за Иерусалим. Осмотревшись, они понимали, что это не так. И от разочарования начинали грабить и убивать. Тем не менее, заключает Шкловский, Иерусалим существует.

Я думаю,