Котов-младший упал на задницу, сморщился от боли, а от платья во все стороны полетела пыль.

– Меня Леонтий Силыч послал, – хрипло выдавил парень. – Велел сообщить, что войско бунтует, на Новгород идти не хочет…

Алексашка закашлялся. Видимо, за дорогу наглотался пыли. Государь кивнул старцу на кувшин с квасом:

– Отче, не сочти за труд…

Отец Авраамий, налив пенный напиток в кружку, протянул мальчишке. Подумав, нацедил по кружке себе и царю.

Котов-младший, благодарно улыбнувшись, сделал глоток и, омыв глотку, стал докладывать:

– Мы, государь, от Вологды верст на тридцать отошли, на ночлег стали. Ночью вроде все в порядке было, а утром, как коней седлать, сотня Мичуры Пашкова бузить стала. Мичура говорит – че, мол, в Новгород-то идти? Надобно на Ярославль сворачивать да на Москву двигаться. Леонтий Силыч лаял, хотел под караул взять, да дворяне на круг встали, орать принялись – на Москву, мол, пойдем, Первопрестольную от ляхов освобождать, а царю Мезецкому веры нету! Да и какой он царь, если в Вологде коронован, а не в Успенском соборе! Пашков с рязанцами да туляками орал, что от южного дворянства на Земском соборе никого не было, потому Собор ненастоящий! А ему кричат – мол, царь-то настоящий, только дворян не ценит! Всех мол, черных людей, кто на Двине издали англичан увидел, в первые дворяне русские произвел, а истинных, столбовых, не захотел. А потом Мичура и грит – ладно, мол, так уж и быть, на Москву не пойдем. Надобно в Вологду идти, у царя Данилы волю требовать.

– А что Леонтий Силыч? – перебил мальчишку Авраамий.

– Воевода велел мне в седло прыгать да к государю скакать… Так я тридцать верст проскакал, коня запалил.

– За воеводу-то сколько-нибудь пошло? – поинтересовался царь. Алексашка, прикрыв глаза, зашевелил губами, считая:

– Ну, может, сто… Может, чуть поболе… Все, кто на Двине с англичанами бились, – за воеводу пошли. Ну, еще кое-кто. Только мало нас было. Было бы хоть сотни три – разделали бы бузотеров, как дед луковицу, – с сожалением вздохнул мальчишка.

– Ясно, – кивнул государь. – Ну, ступай, отрок, отдыхай.

Алексашку увели. Даниил Иванович, допив свою кружку, невесело усмехнулся:

– Не было печали, черти накачали… А мы тут об университете баем.

Отец Авраамий, пропустив мимо ушей чертыханье, спросил:

– Мичура, он Истоме Пашкову не родич? Ну, тому, что с Ивашкой Болотниковым был… – начал объяснять старец, но государь перебил.

– Знаю я, кто такой Истома. Сума он переметная – у Ивашки служил, а потом его и предал. Может, и родич… Только кой хрен разница? За последний месяц одних дворян тыщи три подошло, да стрельцов не меньше. Я на Новгород нарочно целую тыщу послал, чтобы их подале спровадить. Эх, надобно было дворянские сотни на десятки разбить да по разным полкам раскидать, чтобы сговориться не могли… – пристукнул себя по коленке царь Даниил. – Ну, задним-то умом все умны бываем…

– Что делать-то будешь, государь-батюшка? Леонтий с одной сотней их не удержит.

– Не удержит, – грустно согласился Мезецкий, опустив взгляд. Потом поднял глаза: – Одно скажу – не успеем мы войско на перехват вывести. Придется тут…

– Худо. Ой, худо! – покачал головой старец. – Это ж половина Вологды сбежится – кто по дурости, кто из любопытства… Может, мне навстречу пойти? Авось усовещу.

– А если и усовестишь, так толку-то? Поход-то на Новгород, почитай, коту под хвост… Ты, отче, лучше стрельцов возьми да девок моих в башню отвези. С ними и оставайся… Мне за них спокойней будет, коли ты рядом.

До коронации царская семья обитала в кремлевской башне, смотревшей прямо на реку. Для ночлега, сбора Земской думы места хватало, а все остальные дела приходилось вершить на людях. Государь, будь он один, там бы и жил. Но ночи становились холодней, печка, сложенная на жилом ярусе, тепла давала мало, и маленькая Мария стала кашлять. Поэтому, в ожидании, пока срубят приличествующий царскому положению терем, пришлось перебираться в хоромы, что уступил купец Рытиков. Купеческий терем вологжане прозвали «царским», хотя царского в нем было только высокое изуроченное крыльцо, а сам дом втиснут между двумя амбарами. Что там хранилось, Даниил Иванович не знал. Может, товары какие, а может, сено с дровами… Зато перед строениями была небольшая площадь, куда приходили все жаждавшие увидеть государя…

Сегодня площадь была забита всадниками. Из-за тесноты верховых, казалось, было еще больше. Мятежные дворяне перекликались между собой, палили в воздух из пистолей и нарочито громко смеялись. Может, кто поперву и робел, но, завидев пустое крыльцо, где не было не то что караульных, но и посконного холопа, ковырявшегося в носу, осмелели…

– Государь-батюшка, челом тебе бьем! – издевательски проорал Мичура Пашков – дюжий детина в новенькой епанче и высокой шапке. – Выдь к нам, к сирым да убогим!

Откуда-то выскочила маленькая собачонка. Ловко уворачиваясь от кованых копыт, выскочила на крыльцо и оттуда облаяла Пашкова.

– Вон защитница выискалась! – покатились дворяне со смеху.

– А может, наш государь собачонкой перекинулся?! – выкрикнул Пашков. – А ну-ка, государь Всея Руси, подь сюды… Не хочешь? А мы тебя так… – Над площадью разнесся душераздирающий визг, а Мичура горделиво взмахнул пикой, на конце которой крутилась еще живая собачонка… – Вот, с царем надобно так же! – стряхнул Пашков тельце под ноги коням. – Энтого – на пику, а самим – настоящего царя выбрать, нашего! Такого, чтобы по совести правил! А не будет по совести – мы его научим!

На переговоры с дворянством никто не выходил. Пашков, спрыгнув с коня, взошел на крыльцо и повернулся к воинству:

– Видали, народ православный?! Не хочет царь-батюшка своего личика показать, не уважает дворянство – соль земли русской! А ведь мы кровь свою в походах проливали, за государей русских живота не щадили!

Из собравшихся добрая половина успела послужить и первому Лжедмитрию, и второму, «погулять» по русской земле вместе с ляхами и литвинами, сразиться рядом с Трубецким в первом ополчении или вместе с Пожарским – во втором. А кто из «тушинцев» удивился бы, узнав, что рядом с ним потягивается в седле тот, кто вместе со Скопиным-Шуйским громил его «государя»? Обычное дело. Сегодня с теми, завтра – с этими.

Мичура Пашков, распаляясь от собственного крика, распахнул епанчу и стукнул себя кулаком в грудь:

– Братья! От великого государя Ивана Васильича повелось, что дворянство есть столп русской державы! Боярство только и глядит, чтобы государей предать! Мы же жизнь свою кладем! А какая нам от царя Данилы Мезецкого благодарность? Мы к нему на службу пришли, имений да добра лишившись, а он сразу в бой посылает! Пущай поместья нам даст!

Один из верховых гаркнул, перекрывая Пашкова:

– Верно речешь, Дмитрий! Чем мы хуже голытьбы, что на Двине воевала? Там и англичан-то было всего ничего! Небось ушицы похлебали да назад двинулись. А