Жирные или тощие губастые черноглазые и черноволосые еврейские ребята, которых было много, с деревенскими не водились. Сероглазым и голубоглазым потомкам тамошней выродившейся шляхты тоже не было дела до пришедших за знаниями селян. Они, жившие аж в поселке, деревенских дразнили и часто колотили, и чем старше — тем сильнее. У всех ребят из Толиковой деревни было намертво прилипшее обидное прозвище, связанное с неприятными насекомыми. Про них Толя узнал гораздо позже, класса до шестого он был искренне уверен, что это просто «название по месту проживания», как, например, у «косенковских» или «ткачевских» ребят из других деревень. Мальчикам, а особенно девочкам из соседней с Лобком деревни Зуи, было гораздо хуже.

Тогда-то Толя и решил, что никому больше не позволит себя дразнить обидными словами. И что станет богатым и известным. Чтобы проклятые подпанки никогда даже подумать не могли о том, чтобы пнуть его походя, плюнуть на спину или измазать ранец коровьим дерьмом. К окончанию школы все стало сложно, непонятно, плохо и голодно. Западная граница озера, и все, что было дальше, включая школу, стали территорией соседнего, другого государства, а в деревне сделали погранпереход. Времена были тяжелые, отца у Толи не было, а мать выживала, как могла. Могла она немногое.

Ему повезло — он поступил во Псков, а оттуда перевелся в Ленинград, который в ту пору обратно стал Санкт-Петербургом. Яростное стремление к хорошей жизни и готовность идти на все ради нее привели его в компанию звезд курса и потока, которые, может, и не сильно разбирались в финансах и экономике, но точно обладали и тем, и другим, особенно если сравнивать с парнем из деревни, убивавшимся на двух работах и трех подработках, но все равно ходившем в «немодном». Толя был готов на все, чтобы «выбиться в люди», как мечтала мать. Последний раз он ее видел, приехав в Лобок на втором курсе. Пьяная, с черными ногтями и обвисшими брыльями, она кинусь к нему, обслюнявила все лицо, причитая и нещадно воняя брагой. А сама при этом шарила в рюкзаке — не привез ли Толька бутылку? Умерла она через полгода. Отравилась или угорела — никто выяснять и не думал. На похороны он не приезжал. Дом продал через знакомых. Деньги пустил в дело. Тогда его уже знали в определенных кругах Санкт-Петербурга, место в которых он себе выгрызал, но чаще — вылизывал…

— И ты начал мстить всем, кто был богаче, успешнее и красивее тебя. И тем, кто слабее — просто потому, что мог себе позволить. А получив знакомства, власть и деньги, совсем страх потерял. Оккультные практики привлекают тебя? На боль и смерть смотреть любишь? Ну и говно же ты, Толя! — то, что это я говорю вслух, я понял лишь по тому, как поменялись лица у стоявших вдоль стен черных фигур. И как затрясло банкира, визжавшего в ответ что-то вовсе нечленораздельное. Я отвлекся на его истерично-судорожные прыжки и пропустил момент, когда рыжая ведьма оказалась рядом.

Она возникла словно из воздуха. Меньше мгновения ей потребовалось, чтобы появиться передо мной, поднять к губам сжатый кулак и дунуть в него. Из кулака мне прямо в лицо вылетело сероватое облачко. Я не знал, что за препараты или вещества способны так действовать на человека. Я, оказывается, вообще очень многого не знал.

Лицо словно сунули в ледяную горную реку — я чувствовал, что по коже словно пробегают тугие струи, промораживающие ткани все глубже и глубже. Но ни сдвинуться, ни отвернуться уже не мог. Даже моргнуть не мог. Еще дышал, но почему-то был уверен, что это ненадолго. Вдруг, как тогда на яхте, за секунду охватил взором неподвижных, вроде бы, глаз весь зал — видел всех и каждого, до самой мелкой детали, вроде капельки пота над бровью или остатка почти сведенной татуировки синего перстня на пальце. И теперь знал, что справа, за стенами мужчин, была не стена, а ширма, за которой скрывалось что-то могучее, сулящее помощь. Или смерть. Рыжая тварь явно засунула бы за пояс старика Тимоти Лири со всеми его успехами в химии.

— Молодой Волк, да еще не вошедший в силу, какая удача, — зашептала она голосом, далеким от здравомыслия. Хотя вся окружающая картина в принципе из него решительно выпадала. Логичными, пожалуй, были только два мужика в черных балахонах, прижавшие к полу Серегу Ланевского. — Вот это подарок! В тебе много силы, Волк, где только набрал столько? И всю, всю, до капельки всю заберу, заберу, заберу-у-у… И не будет тебя больше никогда-а-а. — Рыжая стала покачиваться и завывать. Лорд за спиной бился на полу, но к тем двоим подбежали еще четверо, и его просто вдавили в камень. А я вдруг вспомнил, что цветов Наде так и не привез. Она ландыши любит. Нежный, свежий, легкий, словно хрустальный аромат маленьких лесных белых колокольчиков на темно-зеленой ветке, изогнувшейся над широким листом. Капелька росы на одном из них. И — никогда⁈

— Нет! — если в прошлый раз голос принадлежал трем Глыбам, то в этот раз их было минимум пятеро. Никогда не подозревал, что могу издавать такие звуки. Или это такая побочка от ведьминого зелья? Сама рыжая оборвала танец и отскочила шага на три — не ожидал от нее такой прыти.

— Почему ты еще дышишь, Волк? — теперь к безумию в ее голосе добавились ярость и ужас. Так себе получался коктейль в собеседнице.

— Что у него с глазами, Эльза⁈ — хрипло завизжал Толик одновременно с ней.

— Потому что не след тебе, Гореслава, сынов моих зельями твоими травить! — уверенно произнес внутренний реалист моими губами.

— Кто ты такой⁈ — эти двое визжали уже хором.

— «Внук божий — огонь под кожей», — ответил я своей старой присказкой. Оледенелые губы со слышимым хрустом разошлись в улыбке, вряд ли похожей на человеческую. И, кажется, улыбался не тот я, что говорил про огонь, а тот, который знал имя ведьмы и собирался ее убить. Не планировал. Не готовился. Просто знал, что при первой же возможности вытряхнет душу старой твари из этого бледно-рыжего кожаного мешка.

— Убейте их сейчас же! — Эльза-Гореслава упала на четвереньки и орала оттуда, снизу. Пока я следил за ее движением взглядом, банкир подскочил и вогнал мне в грудь стилет, длинный и узкий, как гвоздь-двухсотпятидесятку.

Сперва я услышал, как острие с скрипом пробило мышцу, прошло глубже и противно шкрябнуло по левой