Потом раздался крик Сереги:

— Порву за князя! — и он вылетел ко мне из-под вороха балахонных, попутно сломав кому-то ногу, судя по хрусту и вою. В его голосе, кажется, не было ничего общего с преуспевающим умницей-руководителем филиала банка. Зато было предельно ясно — этот точно порвёт.

Черно-красные двери разлетелись с грохотом. Одна из них кинула в нашу сторону двоих в черных полотнах. Я откуда-то точно знал, что на пол оба упали уже мёртвыми. Вторая дверь вбила в противоположную стену Эльзу, которая, впрочем, отмахнулась от нее, как от осеннего листа, разведя затем руки в стороны. В проем тем временем вбегали темные фигуры, двигавшиеся очень быстро даже для профессионалов. Или это меня так приморозило от чертова зелья? Одна фигура, ростом ниже других, склонилась надо мной, и я увидел за забралом легкого шлема глаза умницы и эрудита Федора Михайловича, в которых начинало плескаться яростное сожаление: не успел. Я хотел кивнуть ему, поприветствовать и успокоить одновременно, но не успел — умер.

В прошлый раз изнанка Вселенной выглядела страшнее. Наверное, в первый раз всё страшнее. Но если тогда с обратной стороны звезд не было видно абсолютно ничего, то теперь за небесами виднелся далёкий густой лес до горизонта. Его делили реки и ручьи. Его окружали ровные участки пахоты. Но главным был именно он, и сердце его билось в древней дубраве, на поляне, посреди которой высился прадед всех дубов в округе. Видимо, в этот раз помирать довелось не на Верхних небесах. Ну и ладно, падать ближе. Интересно, а талант к дурацким шуткам неистребим? Я умер — а он нет?

— Рано помирать, внучок, — раздался голос, звучавший, кажется, отовсюду. Ну уж точно не в моей голове. Она, наверное, между Лордом и Федором лежала сейчас, там, где и оставил. Поди, остыла уже.

— Не о том думаешь, Дима. Думай, как возвращаться будешь, пока дорогу назад не позабыл! — вот нудный дед, помереть нормально не даст! Сознание пыталось собраться с мыслями, как бы по-дурацки это не звучало. В прошлый раз из плена шамана меня спасла ярость. В этот раз она, видимо, наоборот меня сюда определила. Поди знай, как возвращаться? Стоп, а чего бы не спросить у общительного голоса? Он-то, чую, знает.

— Знаю. Спрашивай, — предложила Вселенная вокруг.

— Кто ты? — да, в этот раз мой талант на оригинальные вопросы определенно подкачал.

— То сейчас не важно, кто я. Важно — кто ты? — о, Боги, только конкурса по логике, софистике и ораторскому искусству мне прямо сейчас и не доставало. Логику вообще с первого курса не люблю — ее препод вел неприятный. И, видимо, не довёл. Хотя, по мне и так это заметно. Но надо хотя бы с чем-то определиться. Пространство или время, например, вполне подойдут. Если Вселенная перестанет отвечать вопросом на вопрос, как последний… Чапаев.

— Внук Божий — огонь под кожей, — на автомате ответил я.

— Правду говоришь. Мало кто в твое время это умеет и может. Да и не хочет почти никто. А всё на жизнь жалятся: жизнь, мол, паскудная пошла. Какую заслужили — та и есть, — наднебесная ширь начинала брюзжать, но была права.

— Я так не хочу! — и именно об этом была мысль совсем, кажется, недавно.

— Воля в тебе есть, это хорошо. Сила есть, пусть и малая пока. Ещё лучше. Опыт и мудрость придут с годами, коли Боги так велят. А как хочешь, коли «не так»? — в бесплотном голосе прорезался интерес.

— Честно хочу. И сам — и люди вокруг, — хорошая привычка говорить правду, паузы перед ответом не было ни малейшей.

— Добрый ответ, достойный. Видать, потому и довелось тебе единому за много веков подняться сюда, — после одобрения послышалась торжественность.

— А «сюда» — это куда? — второй мой вопрос в диалоге со Вселенной тоже новизной не блистал.

— Здесь — твои небеса, Волк. Здесь все предки твои, кто Честь и Правду не порушил, — так, стало яснее, но не сильно. Только вопросов прибавилось.

— Ирий? — о да, я могу быть настойчивым и даже нудным.

— По-всякому звали, по-всякому будут звать. Есть Небо. Оно одно. И есть небеса — свои для каждого. Это — твои, — ладно, это тоже ответ.

— А где ты жил, пока… пока не поднялся сюда? — ну а вдруг ответит?

— А вон, глянь-ка, — набежавшие было под нами облака раздуло порывом ветра, и стало видно, как лес чуть движется вправо. Было похоже, что я смотрю на Землю с орбитальной станции, только орбита какая-то низкая — континент целиком не виден, и края-изгиба глобуса не видать. Ладно, не со станции тогда, а, к примеру, с дирижабля. Господи, да что ж за ахинея в голову лезет⁈ А голос продолжал:

— Видишь, река внизу блестит? А там, гляди, и вторая к ней. Вот там-то, где Полота с Двиной встречаются, я и жил-был, — это было не эхо легкой грусти, а отзвук доброй памяти.

— Знатные места, приметные, памятные, — я принял напевный тон беседы не нарочно, как-то само так вышло, — а когда София белокаменная под синим небом над зелеными холмами в воду текущую смотрится — душа поет, на нее глядючи…

— Душевно сказал… Никак бывал там?, — голос предка стал звучать с интересом, насколько это определение может быть применимо к звуку Вселенной.

— Да, довелось. Красота — не передать. По весне были, на майских праздниках. Синь да зелень кругом, и на горочке красавица София, как невестушка стоит, — я будто наяву видел собор над рекой.

— Истинно так. В мои годы иначе выглядела, но правду говоришь, как невеста.

— И камень Борисов перед ней на холме лежал, к реке ближе, — я словно продолжал смотреть на панораму холма над Западной Двиной.

— Да не Борисов он! — голос звучал не зло и не расстроенно, а, скорее, с некоторой досадой, — один дурак сказал — остальные, что сороки не бугру, подхватили да дальше понесли не глядя. Борис, как имя при крещении сменил, так и на камнях тех крестов нарубить велел. А сами-то валуны стародавние, еще Рёнгвальдом Достославным по землям его расставлены были. Брата-то дедова, как