Затем я снял тунику, но остался в набедренной повязке. Я лег на спину, натянул на себя тонкое покрывало и прислушался к шторму снаружи. Рядом, в своей кровати, тихо похрапывал Джет; мальчик мог спать где угодно. Я по-прежнему бодрствовал, вглядываясь в темноту, чувствуя дрожь и сотрясение хижины от ударов ветра, видя отблески молнии сквозь крошечные отверстия в соломенной крыше, вцепившись в одеяло, когда гром колотил по земле, словно молотом. Хотя он что-то бормотал во сне, казалось, ничто не могло разбудить Джета.

Шло время. Минуты, часы - я не знал. Шторм не проявлял никаких признаков ослабления.

Наконец я сбросил покрывало и встал с кровати. Я надел только туфли, подошел к двери и вышел наружу.

Дождь лил непрерывно, но был теплым, а не холодным. Я огляделся и не увидел никаких признаков того, что кто-то еще проснулся. Все хижины были закрыты и погружены в темноту. Если в «Гнезде Кукушки» и были часовые, то наверняка даже они прятались от непогоды в убежищах. За исключением листвы, которая с шумом плясала вокруг меня, я был единственным живым существом, которое двигалось.

Что за рев я слышал ранее? Что за дикое животное скрывалось в лесу? Притаилось ли оно, готовое выследить и убить любого человека, который осмелится выйти на улицу? Или это существо тоже укрылось от бури? Если такое животное вообще существовало! Джет подумал, что мне просто почудился звук его рева, и, возможно, он был прав.

Я, глубоко вздохнув, покинул безопасную хижину и отправился в дикую, дождливую темноту.

На обратном пути от хижины Исмену я внимательно следил за изгибами тропинки. Несмотря на это, мне было трудно найти дорогу. Несколько раз я сворачивал не туда и оказывался у кромки воды или перед непроходимой стеной растительности. Наконец, я вышел на небольшую поляну и увидел перед собой обе объединенных хижины. Каждая частичка моего тела была пропитана дождем. Набедренная повязка на бедрах была тяжелой и промокшей.

Некоторое время я изучал дверной проем Исмены и не увидел ни проблеска света, ни каких-либо других признаков того, что она могла проснуться. Затем я обошел здание, направившись ко входу с противоположной стороны. Этот дверной проем тоже был темным.

Буря бушевала так же неистово, как и все это время, но я не слышал ничего, кроме биения собственного сердца, и не видел ничего, кроме занавески, прикрывавшей дверной проем. После стольких дней тревоги, замешательства, отчаяния, поисков и надежды, этот занавес был единственным, что все еще отделяло меня от Бетесды.

Я отодвинул его в сторону и вошел в хижину.

В комнате было темно, но как раз перед тем, как опустился занавес, позади меня сверкнула молния. Я видел комнату всего мгновение - ровно столько, чтобы мельком увидеть четкий, похожий на сон образ Бетесды, сидящей прямо в своей кровати лицом ко мне. Она, по-видимому, только что проснулась, и сидела с широко открытыми глазами в простой ночной тунике, и на ней больше не было того разноцветного одеяния, в котором она принимала Артемона.

И что она увидела? Силуэт мужчины, промокшего под дождем, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки. Неудивительно, что она ахнула.

Вспышка молнии исчезла. Комната погрузилась в темноту. Я шагнул к ней.

— Отойди! - сказала она. Ее слова были усилены раскатом грома.

Я попытался заговорить, но не смог обрести дара речи. Образ ее на кровати остался отпечатанным в моих глазах, застыв, когда я двинулся вперед в темноте. Мои колени ударились о кровать. Я ощупал воздух. Кончики моих пальцев коснулись теплой плоти. Я вслепую протянул руку, схватил ее и притянул к себе.

Ее кулаки заколотили меня по груди; — Нет, Артемон!  — прошептала она.

Я открыл было рот, но что-то густое и тяжелое, казалось, застряло у меня в горле. Я не мог говорить. Я не мог и отпустить ее, как бы она ни извивалась в моих руках. Чем больше она сопротивлялась, тем отчаяннее я ее держал.

Мои губы нашли ее рот, и я накрыл его поцелуем. Она сопротивлялась, но я крепко держал ее. Вкус ее губ, такой желанный и сладко знакомый, вызвал во мне дрожь восторга. В тот же момент я почувствовал укол боли и почувствовал вкус крови из разбитой губы.

Мои руки и ноги действовали по собственной воле. Я едва ли понял, как мы оказались в горизонтальном положении на кровати, а ее разорванная туника и моя мокрая набедренная повязка были отброшены в сторону. Каждый раз она сопротивлялась мне, и каждый раз я одерживал над ней верх, пока не обнаружил, что прижимаю ее к себе и балансирую на грани того, чтобы войти в нее.

Именно тогда ко мне пришли чувства - медленно, как будто я выходил из ступора. Я лежал, неподвижно склонившись над ней, хватая ртом воздух. В тот же самый момент, каким-то образом - по вкусу, запаху, прикосновению, звуку моего дыхания, она поняла, кто я такой.

— Нет! — прошептала она. — Этого не может быть. Это сон.

— Нет, не сон, - сказал я, наконец, обретя дар речи.

Бетесда резко вздохнула. Ее руки, сжимавшие мои, на мгновение расслабились, а затем сжали меня со всей силой.

— Разве Исмена не сказала тебе, что я здесь?

— Кто такая Исмена?

Я чуть не рассмеялся. В мире, где у каждого, казалось, было по два имени, неудивительно, что было столько путаницы!

— Неважно, - сказал я. Затем я рассмеялся - смехом чистой радости, когда Бетесда внезапно воспользовалась потерей моей сосредоточенности и вырвалась на свободу, только чтобы поменять наши позиции. Внезапно я оказался на спине, а она - на мне сверху.

В следующее мгновение страсть поглотила меня и держала в своих объятиях так крепко и долго, что я думал, что она никогда меня не отпустит.

Мы совершили долгую, бурную поездку в водоворот. Кто из нас кричал громче, Бетесда или я? Снаружи продолжал завывать ветер и греметь гром. Если бы не они, то Артемон и остальные члены его банды слышали бы наши крики по всей округе до самой лагуны.