но и индивидуально. Спросил у Макарова, как его бабушка, на кого он ее оставил. Антон ответил, что ей значительно лучше, а помогать вызвалась соседка. Разговаривая со мною, Тоха еще умудрялся рисовать что-то замысловатое на тетрадном листе, положив его на книжку. Возможно рождалось очередное изделие, до которого человечество додумается еще только спустя несколько столетий. Поэтому я не стал ему мешать, а переключился на общение с Ильиным.

Митька рассказал о том, что Полина, нанятая мною в качестве сиделки, оказалась классной теткой. Она не просто ухаживает за его матерью, но и делает ей массаж и потихоньку помогает восстанавливаться после инсульта. Приходил доктор и нашел, что у больной заметен некоторый прогресс. Как утверждал Ильин, она уже стала узнавать его и Полину, а на днях пошевелила пальцами на руках. Я уже передавал через него сиделке вторую часть оплаты за прошедший месяц и полную за этот.

А вообще, по возвращению, надо будет добиться, чтобы врачи занялись реабилитацией Ильиной вплотную. Я понимаю, что для рядовых граждан в Литейске нет таких возможностей, ну так, значит, пусть ею займутся те, кто лечит не рядовых. На удивление, как это в первой стране Советов, сам принцип основания которой заключается во всеобщем равенстве и социальной справедливости, умудрилась вырасти система привилегий и блата? Впрочем, вопрос риторический. Там, где блага не зарабатываются, а распределяются, всегда будут злоупотребления.

Поговорил я и с Абрикосовым. Признался, что пока не дочитал его сказку до конца, но на мой вкус она настолько талантливо написана, что в буквальным смысле дрожь берет. И еще я ему пообещал, что добьюсь публикации. Пусть только попробуют мне отказать всякие там редактора! Алька краснел от смущения, но в его синих глазенках горел огонек торжества и уверенности в себе. И все-таки росток такого таланта нужно поддерживать, иначе разные бездари затопчут. Тем более, что лет через десять от советской литературы останутся только рожки да ножки.

Впрочем, может для молодого писателя Абрикосова — это и к лучшему. Зачем ему год за годом бегать на цырлах перед разными там секретарями союза писателей, когда можно будет сразу принести рукопись в издательство? Да к тому времени нам будет плевать на государственные издательства, свое откроем! Пожелав Альке новых идей и творческих свершений, я пошел по вагону дальше. Надо было уделить время не только своим пацанам, но и девочкам, которых, что греха таить, я взял в поездку для поддержания равновесия в коллективе. А женщины, даже если они пока еще малолетки, не прощают невнимания.

Когда я вернулся в наш отсек, то увидел на глазах математички слезы. Правда, она сразу же отвернулась к окну, но я все-таки сел напротив и взял ее за руку.

— Что случилось?

— Ничего, — пробормотала она. — Это я из-за этой истории…

И она ткнула пальцем в распечатку Абрикосовской сказки.

— Так страшно написано?

— Страшно? — удивилась Антонина Павловна. — Нет, что-то ты!.. Печально… Эта несчастная девушка, запертая в каземате у Крога… Знаешь, я даже почувствовала холодную сырость камня и услышала, как скребутся крысы в стенах… Чуть было не завизжала, хотя отродясь грызунов не боялась…

— Какая еще девушка? — в свою очередь удивился я.

— Ну-у, главная героиня!.. Дэнни Гор!

— Да нет там никакой Дэнни! Есть Дэн Гор, пацаненок, которого схватили Ржавые Гвардейцы!

— Где же здесь пацаненок Дэн? — спросила Тигра, хватая рукопись и цитируя:

«Солнце висело над каменным двором Старого Замка, как пришитая матушкой к отцовскому сюртуку бронзовая пуговица. Было невыносимо жарко, но Дэнни куталась в лохмотья, которые когда-то казались ей самым красивым платьем на свете, так словно стоял трескучий мороз. А все потому, что ей было стыдно торчать полуголой перед этими дуболомами-стражниками…»

— Да какое платье⁈ — возмутился я. — Где ты его там нашла?

— Ну вот сам посмотри, — предложила Разуваева. — Пятая страница, третий абзац сверху…

Отняв у нее рукопись, я прочитал:

«Солнце висело над каменным двором Старого Замка, будто шляпка криво вбитого в гимназическую скамью гвоздя. Было невыносимо жарко, но Дэн кутался в лохмотья, которые когда-то гордо именовались рыцарским мундиром, так словно стоял трескучий мороз. А все потому, что ему было стыдно выглядеть оборванцем, даже перед этими дуболомами-стражниками…»

— Ты издеваешься? — угрюмо осведомилась Тигра.

— Нет, тут так написано.

— Сейчас проверим… — пообещала математичка и громко окликнула: — Катя! Вадик! Подойдите сюда на минуточку!

Катя Смирнова была одноклассницей Красильникова. Она входила в комитет комсомола школы и очень серьезно относилась к любым поручениям. Так что ей, как и Вадиму, можно доверять. Ребята подошли одновременно.

— Катя, пожалуйста, прочитай вот этот абзац! — велела Антонина Павловна, ногтем подчеркнув нужное место.

Девочка взяла распечатку и громко, вслух прочла про стыдливую Дэнни и лохмотья ее платья. Разуваева взглянула на меня торжествующе, но я отнял у Смирновой рукопись и протянул ее Красильникову.

— А теперь ты, Вадик, прочти тот же абзац, — потребовал я.

Красивым, хорошо поставленным актерским голосом, Вадим прочел о мальчишке, в рваном рыцарском мундире, и спросил:

— А что это за текст? Можно я его возьму почитать?

— Можно, но позже, — разрешил я.

— Тогда мы пойдем! — сказала Катя, без стеснения хватая молодого актера за руку. — Мы там петь собираемся. Антонина Павловна, пойдемте с нами!

— Я подойду, через минуточку.

Школьники ушли, а математичка уставилась на меня.

— Ну и что это за фокусы? — спросила она.

— Это не фокусы, — пробурчал я. — Похоже, Абрикосову удалось создать текст, который не только вызывает эффект присутствия у читателя, но и меняется, в зависимости от того, кто его читает.

— Иными словами, оказывает гипнотическое воздействие на читателя?

— Что-то вроде этого.

— Да, ты прав… Это почище Кастанеды будет.

— И это еще далеко не все.

— Нет, правда⁈

— Еще какая!

— Подожди, ты хочешь сказать, что и это деревянное эластичное кольцо тоже сделал кто-то из наших мальчишек?

— И не только — это.

— Неужто есть еще что-то?

— Есть, и даже точно не знаю — сколько, — подтвердил я. — Только ты учти, рассказывая и показывая тебе все это, я нарушаю государственную тайну.

— Не бойся, не разболтаю.

— Я не к тому… — отмахнулся я. — Разболтаешь, все равно ведь никто не поверит, а вот хороших людей подведешь…

— Ты о себе, что