наношу подводку для глаз, размазывая ее пальцем. Я беру маленькую баночку румян, купленную неизвестно когда, и использую их в качестве теней для век, распределяя по всей глазнице. Осторожно, чтобы не испортить макияж, я натягиваю платье через голову – оно плотно облегает мою маленькую грудь и обрисовывает каждую выступающую тазовую косточку. Я нахожу чеканное серебряное колье – тоже когда-то принадлежавшее моей матери – и прикрепляю его к волосам, как диадему. Затем я надеваю высокие черные ботинки, которые меня уговорила купить Жюстин и которые я надеваю только тогда, когда хочу выглядеть устрашающе на собраниях Кружка критиков. Я смотрю в зеркало. Я не выгляжу устрашающе. Я выгляжу худой и измученной. Я бросаю складной нож в сумочку.

Когда звенит звонок, я заставляю Жюстин подняться по лестнице.

– Заканчиваю одеваться, – кричу я, хотя закончила полчаса назад. – Зайди ко мне выпить.

Она заходит, окутанная вихрем белых перьев.

– Как ты можешь жить так высоко? – Она падает на кровать и массирует себе лодыжки. – Серьезно, мне бы понадобилась кислородная маска.

– Жюстин, ты живешь на десятом этаже.

– В здании с лифтом. Как цивилизованный человек. Ну, во что нарядилась?

– Леди Макбет, – говорю я. – Наполовину обезумевшая от чувства вины и беспокойного сна. И следящая за гигиеной рук. – Я рассматриваю Жюстин – накладные ресницы, оранжевые губы и каблуки, богатое оперение. – А ты кто?

– Я чайка, – произносит она. – Или нет, стоп. Я актриса. Разве ты не кричала что-то насчет выпивки, детка?

Я протягиваю ей бутылку водки. Она открывает ее и опрокидывает, размазывая помаду по ободку и делая большой глоток, от которого дрожат все ее перья. Затем я сама делаю последний глоток, чувствуя, как он быстро проходит по моему горлу и распространяется по всем конечностям, смягчая меня, подготавливая к дружеской беседе.

– Как проходят репетиции? – интересуюсь я.

– Мы начинаем предварительные просмотры через три дня, так что, типа, ужасно. Но сцена стрижки доведена до такого уровня идиотизма, что, я думаю, в итоге она окажется потрясающей. Я рассказывал тебе о фаллосах?

– Не-а, – мотаю я головой, возвращая бутылку обратно.

– Ну, – начинает она, сделав второй глоток, – их множество, и они сделаны из папье-маше и по-настоящему чертовски ужасны. Но моя речь в третьем акте, очевидно, потрясающая. И я действительно научилась стоять неподвижно. – Она принимает меланхоличную позу. Ни одно перышко не взъерошилось. – Так что браво мне. С другой стороны, Леон все еще не книжный, и «плохой доктор» начинает жаловаться, что я очень много времени провожу на репетициях. Подожди, я забыла, ты вообще с ним встречалась?

– Как раз в тот раз, когда ты привела его в бар на Четвертой улице, и он надулся, потому что там не подавали бутылки.

– Ему становится скучно, если он не может швыряться деньгами.

– По крайней мере, он может швыряться образцами?

– Вау. Тонко. Расслабьтесь, леди М. Вы получите свое. После полуночи. Новый год. Новые наркотики. Чертовски празднично, да? А теперь надевай пальто. И постарайся не порезать ни одного посетителя вечеринки.

Внизу Жюстин идет ловить машину, ее перья расплываются в снежном мареве, но тем временем останавливается такси, и, поторговавшись с водителем-цыганом с помощью сисько-выпячивающей стратегии, она запихивает меня внутрь, и вскоре мы уже мчимся через Вилледж, а затем через мост. Под ним течет Ист-Ривер, черная и холодная. Я поворачиваю голову и снова смотрю на Манхэттен – на все фары, стоп-сигналы, уличные фонари и верхушки небоскребов, светящиеся вместе, как какой-то огромный остановленный фейерверк.

Мы прибываем в ДАМБО, безлесный район старых складов и новых денег. Такси останавливается перед внушительным зданием с широкими арочными окнами, центром производства, давно переоборудованным в роскошные лофты. Жюстин выбегает и говорит несколько слов швейцару в эполетах, который жестом указывает на лифт. Без нажатия какой-либо кнопки он левитирует нас к пентхаусу. Двери открываются, и вечеринка окружает нас. Я рассматриваю ассортимент костюмов. Есть Леди Либерти, которая на самом деле может быть мужчиной и судьей Верховного суда в коротком халате. Несколько мужчин выбрали резиновые маски бывших президентов – трое Рейганов собрались вокруг бутылки с чем-то, похожим на превосходный скотч, – а многие женщины облачились в соблазнительные варианты униформы «синих воротничков»: сексуальный пожарный, сексуальный полицейский. Я вижу сексуальную почтальоншу, быстро завершающую назначенный обход в очень коротких шортах.

Жюстин отправилась на поиски «плохого доктора», но вместо этого возвращается с парой бокалов шампанского. Я вливаю его себе в горло. На вкус как слегка газированное золото, только, возможно, дороже.

– Пойдем, – предлагает Жюстин. – Тебе стоит пообщаться с кем-нибудь. Может, встретишь кого-нибудь богатого.

После Чарли, Дестайна и моего чудо-бегства от Раджа, еще больше мужчин в моей жизни, как шестой акт Тимону Афинскому – абсолютно не нужны. Жюстин замечает мое отвращение и показывает мне язык.

– Фу. С тобой совсем не весело. Я-то думала, что ты не против распутства. – Она запускает руку в складки своих перьев и достает коробочку с таблетками, протягивая мне капсулу, которую, возможно, с трудом проглотила бы ломовая лошадь. – Вот, – говорит она. – Если не планируешь трахаться, можешь вкинуться ею. Доктор говорит, что это «Кадиллак» мира антидепрессантов.

– Старый, крупногабаритный и с ужасным пробегом?

– Нет, гладкий, величественный, гребаная американская классика. Вот! – Она выуживает свою таблетку. – Я присоединюсь к тебе. Дзынь-дзынь или что-нибудь еще.

Мы идем искать еще шампанского.

Двадцать минут спустя, размешивая пузырьки в шампанском, я начинаю чувствовать, что оно работает. Медленно, но изящно, как будто кто-то постепенно задернул шелковую драпировку на всей комнате. Музыка звучит более приглушенно, цвета мягче. Я плыву вперед, мои ноги в сапогах на каблуках устойчивы – даже грациозны. Выйдя на балкон, под несколько обогревающих ламп, я высовываюсь и снова смотрю вниз на реку, в которой теперь отражается луна, затуманенная кольцом облаков. Еще один президент, кажется, кто-то из Бушей, тянется ко мне, но я отворачиваюсь и проскальзываю обратно в пентхаус.

Главный зал, большой даже на первый взгляд, кажется, расширился. Все, абсолютно все кажется далеким. Люди похожи на сценические картинки, красиво расположенные кучками. Я вижу двух девушек в костюмах стюардесс, сгруппировавшихся возле кухни, Джордж Вашингтон спорит с Джимми Картером за барной стойкой. Жюстин сидит в коридоре, который ведет в спальню, выгнув спину и жестикулируя так, что все ее перья трепещут. Она примерно в пятнадцати футах от меня, но кажется бесконечно далекой, как будто отделенной от меня той непреодолимой пропастью, которая отделяет край сцены от первого ряда кресел. Откинувшись на спинку кресла, я наблюдаю за происходящим – музыкой, темнотой, огнями, телами, проходящими передо мной. Это всего лишь игра, говорю