Он вздыхает и проглатывает остатки шоколадного батончика. Несколькими нажатиями клавиш он переводит «Ирина» на русский и вбивает окошко. Снова красный.

– Ладно, – хмыкаю я. – Попробуй Luck Be A Lady. Попробуй просто Lady. Попробуй Дэвид. Дэвид Адлер. А теперь кириллицей. Попробуй Радж, – прошу я, мой голос становится более хриплыми. – Попробуй Патель. Попробуй Сирко. Через «о». Попробуй без заглавной буквы.

Красный, каждый раз красный.

Но потом я каким-то образом понимаю, что именно надо попробовать. Мое тело тоже понимает, мой желудок скукоживается, как выжатый лимон, острый, кислый. Я помню эти слова, так аккуратно написанные на кассете, которую дала мне Полли, на последней записке, подсунутой под мою дверь.

– Вивиан, – произношу я, тщательно выговаривая каждый слог, разделяя слово на составляющие звуки, освобождая его от значения. – Попробуй Вивиан. Или Вивиан Пэрри. По-английски, потом кириллицей.

Срабатывает с первого раза.

Окно исчезает, и вспыхивает новый экран: десятки папок выстроились аккуратными рядами, как множество надгробий, все без надписей.

– Открывай любую, – говорю я; мой голос стал тише. – На свой вкус.

Он щелкает, открывая экран с кучей изображений, выбирает первое, и там я, на слегка размытом снимке, одетая в свитер с высоким воротом и джинсы. Я выхожу из театра, мои губы сжаты в напряженную линию, как молния на слишком узкой юбке.

– Это ты?

Я не отвечаю. Диего нажимает на другую фотографию, более свежую и четкую. На мне зимнее пальто, мои волосы растрепаны, прислонившись к двери своего дома, держа в одной руке большой стаканчик кофе, другой пытаюсь нащупать ключи.

Третье изображение: я в светлом парике, стою у входа в офис Luck Be A Lady, освежаю блеск для губ, мой рот скривился в розовой гримасе. И четвертое: в винном магазине, спиной, с двухлитровой бутылкой водки, которую я поставила перед кассой. И так далее. И так далее. И так далее.

– Остановись! – Я произношу это слово так, словно я пассажир в мчащейся машине. – Достаточно.

– Мадре де гребаный Диос, – пыхтит Диего, убирая руку. – Ты знала, что за тобой следят?

Конечно, я ощущала, что за мной наблюдают. Чувство, от которого я не могла избавиться, ощущение глаз, обшаривающих меня с ног до головы, эти записки, подсунутые под дверь. Но только в этот момент я осознаю масштаб и тщательность данного предприятия. Таких папок по меньшей мере дюжина, и та первая фотография была сделана до моей встречи с Дэвидом Адлером. Получается, все то время, что я искала его, и в течение нескольких месяцев до этого он и кто знает сколько еще людей, следили за мной. Иронично. Я провела свою взрослую жизнь, сидя в темноте – инкогнито, как я полагала. Наблюдая, а не будучи в поле зрения. В уединении. И все это время, ничего не подозревая, я находилась в центре объектива камеры, в поле зрения наблюдателя.

Мое зрение сужается до точечек. Кровь приливает к горлу, дыхание становится тяжелым. Наблюдают ли за мной даже здесь? Я отшатываюсь от стола Диего к единственному в гостиной окну с милосердно плотно задернутыми шторами. Отбрасывая их в сторону, я смотрю вниз на тела, снующие туда-сюда внизу. Я не вижу никого знакомого, но это мало что значит. Потому что кто такой Дэвид Адлер без маски? Узнаю ли я его?

Я помню свой разговор с организатором конференции, главным редактором American Stage. Он никогда не слышал о Дэвиде Адлере. Как Дестайн проверил и не смог найти поблизости подходящего по возрасту Дэвида Адлера. Как я искала его перед нашей встречей и так и не напала на его след. Я думала, что Дэвид Адлер похож на меня, хитиновый панцирь, играющий в личность. Но он оказался чем-то гораздо более обычным и знакомым, еще одним костюмированным актером, исполняющим роль.

И он не единственный. Если мне суждено было найти эту флешку в квартире Раджа, прикрепленную скотчем к задней стенке ящика письменного стола, то Радж, должно быть, тоже актер. И Борис Сирко. И Полли. И Ирина. И, вероятно, Джей, и все в LBAL. У греков есть слово – anagnorisis – для сцены узнавания, в тот момент, когда персонаж осознает, насколько глубоко он введен в заблуждение, как он убил своего отца и переспал с матерью, что убитый им львенок – его собственный любимый сын. И здесь, у окна в этой грязной гостиной, сцена принадлежит мне. Потому что, пока я ломала себе голову над проблемами растраты, шпионажа и организованной преступности, было доступно более простое объяснение: что все это было частью постановки, где я играла двойную роль: единственного намеченного зрителя и ослепленной прожекторами звезды.

Комната становится темнее и как будто больше, а Диего и его компьютер оказываются невероятно далеко. Когда я отступаю от окна, мои ноги подводят меня, и я падаю, тьма накрывает, окутывает меня, и я хочу этой тьмы, но не сейчас, не здесь. Поэтому я снова сажусь на колени, мягко раскачиваясь, собирая силы, чтобы встать и уйти.

Я слышу скрип компьютерного кресла Диего, когда он подкатывает ко мне. Впервые он обращается напрямую:

– Ты в порядке?

Я мотаю головой.

– Тебе что-нибудь нужно? Содовой?

– Нет, – отзываюсь я. – Мне необходимо выяснить, что именно находится на этом диске и кто поместил это туда. Файлы оставляют следы, верно? Метаданные? Сможешь узнать, когда загрузили эти фотографии? И с какого телефона, фотоаппарата или чего-нибудь еще?

– Могу попробовать. – Диего щелкает правой кнопкой мыши по одной из папок. Затем еще и еще, сканируя появившийся код. – Похоже, они были загружены с пары телефонных камер. Я могу дать названия моделей, но это мало что тебе скажет. Самые ранние снимки датированы октябрем, дальше ноябрь и декабрь. И тут не только картинки. Здесь есть аудиофайл, видео и прочая хрень. Не с телефона. С чего-то другого. Хочешь посмотреть?

Я не знаю. И вместе с тем знаю.

– Давай, – киваю я, принимая сидячее положение. Диего нажимает значок воспроизведения. Видео загружается немедленно. Экран имеет зернистый оттенок серого, что наводит на мысль о плохом освещении, и поначалу я не уверена, что вижу. Потом я понимаю, что это моя квартира, моя кровать, моя грудь и лицо Чарли: губы приоткрыты, глаза закрыты, пока он двигается надо мной.

– Стоп! – ору я. – Выключи. Выключи к чертовой матери!

– Погоди, – говорит Диего. В слабом свете экрана я вижу прыщи на его подбородке, капельки пота, выступившие на верхней губе.

Я встаю, борясь с темнотой.

– Прекрати сейчас же. – Но его рука лишь крепче сжимает мышку. Я беру апельсиновую