Шрифт:
Закладка:
Собраться в конце концов, видимо, всем предстояло в точке 1989 года.
Концентрацию стран только на трех-четырех основных временных альянсах, причем второй половины XX века, назвали предпосылкой будущего объединения. Однако некоторое время граждане должны были оставаться на территории своего государства и соответствующего десятилетия, получившего на референдуме наибольшее количество голосов. Нужно было избежать смешения времен, по крайней мере в самом начале, пока все не наладится. Потом границы уберут, хотя именно в этом вопросе мнения разошлись. Диахронисты задумывались о рестарте времени по прошествии нескольких лет и его дальнейшем поступательном развитии. В лагере синхронистов, наоборот, настаивали на том, чтобы остаться в избранных десятилетиях на более длительный срок. Вся процедура казалась медленной и неуклюжей, и никто не понимал, как долго ее нужно задерживать…
Но ящик Пандоры с дарами прошлого уже открыли…
15
Его искали повсюду — в семидесятых и в восьмидесятых… Тщательно проверили шестидесятые, где он любил задерживаться, но не нашли и следа. Ни в клиниках, ни в окрестных поселках прошлого. Мне звонили врачи с Гелиосштрассе и из других мест. Я несколько дней пытался с ним связаться, но он не отвечал. Наконец я не выдержал, покинул монастырь и отправился на поезде в Цюрих.
Стоял чудный день, невидимые птицы перекликались в кронах деревьев. Какая-то женщина сидела на балконе и читала книгу. Читающая женщина на балконе. Мир не изменился.
Разумеется, Гаустин исчез. Это событие нельзя было назвать неожиданным, имея в виду наш с ним опыт общения, но все-таки это показалось мне несколько странным и в определенной степени безответственным, учитывая момент. Может, в возврате к прошлому он увидел мину замедленного действия? Может, осознал вину атомных физиков тридцатых? Или же прошлое снова его засосало? А что, если его исчезновение было кратковременным, просто он оказался в другом времени и скоро вернется? На секунду мелькнула мысль, что он решил покончить с собой. Но если я жив, то может ли Гаустин быть мертв?..
Я вспомнил маленькую комнатку на этаже сороковых, где мы виделись в последний раз. Это был, так сказать, его секретный последний кабинет. Мне было одинаково страшно и обнаружить его там, и не обнаружить. Я с опаской открыл дверь и сразу увидел на письменном столе, рядом с моделями самолетов, большой коричневый конверт, адресованный мне. Внутри лежало письмо, написанное его почерком, в котором он сообщал, что все, связанное с клиникой и селениями прошлого, временно, на неопределенный срок, переходит в мое распоряжение. Кроме того, в конверте лежал исписанный наполовину желтый блокнот формата 1/16 в мягкой обложке, а также почтовая открытка из Main Rose Reading Room Нью-Йоркской библиотеки. На обороте открытки рукой Гаустина было написано следующее:
«Мне нужно в 1939-й. Когда доберусь, напишу.
Извини. Твой Г.».
Вполне в его стиле. Двумя фразами отказаться от всего. Должен признаться, меня это задело. Никаких инструкций, ничего… Все его проекты заканчивались именно так. Я хочу сказать, все его сумасбродства. Я тоже был их частью: вникал, сочинял, принимал все близко к сердцу. А он просто перепрыгнул из одного века в другой. К тому же знал, что именно так и сделает. Когда мы с ним виделись в последний раз, он уже принял решение. Потому и смотрел на меня так пристально, когда я сказал, что мы встретимся в шесть часов перед войной.
Решил обезвредить бомбу 1939 года. Рано или поздно я бы за ним последовал…
И что мне теперь делать с несколькими клиниками и селениями прошлого, если оно уже покинуло их и расползлось по окрестным городам? Что делать с болезнью Альцгеймера в безумном мире? Я провел несколько бессонных ночей в мыслях об этом. Как он мог перебросить все на меня? Разумеется, клиники нельзя закрывать, они должны остаться: пациенты испытывали острую необходимость в защищенном прошлом. Тем более в том хаосе времен, что воцарился вокруг.
Часть 5
Незримые чудовища
И вышли бесы прошлого и вселились в человека…
Гаустин. Желтый блокнот
Не знаю, кто из нас двоих пишет эту страницу.
X. Л. Борхес. Борхес и я
1
Итак, ящик был открыт.
В течение нескольких месяцев после того, как страны выбрали свои счастливые десятилетия, царил относительный покой. Бум старых фильмов, издание музыкальных альбомов, появление виниловых пластинок, рост производства проигрывателей. Газеты и журналы снова стали выходить с прежней периодичностью, вернулись телеграммы, пишущие машинки, копировальная бумага… Люди успели забыть многие подробности, которыми изобиловало прошлое, и теперь открывали для себя преданные забвению вещи, доставали их с чердаков и из подвалов, очищали от пыли, перекрашивали, отдавали на реставрацию. Вытаскивали коллекции марок, спичечных этикеток и патефонных пластинок. Кинозалы не успевали показывать старые ленты, режиссеров просили снимать ремейки, появилось множество клубов ретротанцев. На улицах все чаще появлялись «лады» с Востока и «опели-рекорд» с Запада. А легкая промышленность перестраивалась на новые старые рельсы…
Но было и такое, что со временем, как говорится, могло бы и перевернуть телегу. Иногда труднее что-то забыть, чем вспомнить. Например, отказаться от мобильных телефонов, интернета, социальных сетей… Некоторым это давалось легко, ведь в этом-то и был весь смысл — замедлить, выбросить… Но их было слишком мало. Наркотическое воздействие виртуального уже дало свои плоды. Очень многие, даже те, кто голосовал за пятидесятые или шестидесятые, не хотели отказываться от него. Империи мобильных операторов и соцсетей тоже не были довольны возможными переменами. Даже поговаривали, что они тайно финансируют бойкотирование новых правил.
С другой стороны, назревал бунт проигравших в референдуме. Голосовавшие за девяностые отказывались принять застой семидесятых. Каждый настаивал на десятилетии, за которое голосовал. В странах распространялись анархистские настроения. И как-то неожиданно стало распадаться
