штормов, часто бывающих в это время, корабли разлучатся друг с другом. Капитан Крузенштерн предложил Лисянскому в этом случае идти прямо в английский порт Фальмут, чтобы встретиться там с «Надеждой». Это был последний европейский порт, куда должны были зайти корабли, уходя в кругосветное плавание.

Пролив между Данией и Норвегией, Скагеррак, имел плохую славу у моряков. Здесь особенно опасны были сильные ветры, потому что волны могли бросить судно на скалистый берег Норвегии или на отмели, которых много около северо-западной части Ютландского полуострова. И на этот раз Скагеррак встретил корабли жесточайшим штормом.

Волны ударяли со страшной силой о борт кораблей. «Надежда» и «Нева» то взлетали на белые гребни огромных свинцово-зеленых волн, то падали вниз, как будто проваливаясь в глубокие ухабы. Вода не раз перекатывалась через палубы кораблей, унося все, что не было прикреплено накрепко.

Нужно было во что бы то ни стало направлять корабль так, чтобы он шел вразрез волнам, иначе море опрокинуло бы его на бок. И бывали минуты, когда палуба наклонялась так низко, что нельзя было не бояться за судьбу судна.

«Корабль накреняло столько, что я никогда того прежде на других кораблях не видывал», писал Крузенштерн.

А приказчик Шемелин, который вел дневник во время плавания, признавался, что переживал смертельный страх.

«Шум от ударов волн, разбивающихся о стонавшие и скрипевшие стены страдающего корабля, соединяясь со свистом вихрей в снастях, обнаженных от парусов, составлял музыку, оглушающую и наводящую трепет», писал Шемелин.

Этот шторм, как потом выяснилось, бушевал и в Северном море и в Ла-Манше. Он погубил немало кораблей у немецких, французских и английских берегов.

Ночью во время шторма «Надежда» и «Нева» разлучились. На другой день, когда ветер несколько стих и можно было уйти вперед, хотя продолжалась сильная качка, капитан Лисянский повел «Неву» в Фальмут. Он пришел туда первый. А через два дня в порт вошла и «Надежда».

Оказалось, что удары волн несколько повредили корабль. В бортах появилась течь, и пришлось затратить шесть дней, чтобы проконопатить судно заново. Тем временем можно было хорошо осмотреть Фальмут и немного познакомиться с его жизнью.

Это был один из лучших портов на юго-западном берегу Англии. На первый взгляд он был неказист. Невысокая гора, подошедшая близко к морю, оставила мало места для города, и он вытянулся одной улицей у самой воды. Но гавань, точно врезанная между скалами, была достаточно глубока и просторна: «Нева» застала в ней пятнадцать торговых кораблей и один военный английский фрегат.

«В Англии почитается выгоднейшею местоудобностью пристань для мореплавания», записал плывший на «Неве» приказчик Коробицын, который, так же как и его товарищ Шемелин, должен был вести дневник и примечать особенности тех мест, где пришлось побывать.

Небольшие каменные дома стояли, точно прижавшись друг к другу, и казались грязновато-серыми, потому что отапливались каменным углем, оставлявшим копоть. В них жили по большей части семьи моряков и рыбаков. А в нижних этажах многих домов помещались магазины и лавки с товарами, рассчитанными главным образом на команды кораблей, заходивших в Фальмут по пути в Португалию, Испанию и Америку.

Шемелин и Коробицын с интересом отметили, что товары здесь выложены под стеклом, так что каждый покупатель может их хорошо видеть. На «Неве» и «Надежде» говорили, что в Англии не принято запрашивать лишнее, и потому офицеры, делая покупки в Фальмуте, считали неприличным торговаться с продавцами.

Шемелин, несмотря на это, попробовал поторговаться, совсем как на родине, дав половину запрошенной цены. И к немалому его торжеству, английский лавочник так же сбавил цену после торга, как это сделал бы и русский купец. Шемелин вернулся на корабль очень довольный своим открытием и не без гордости сделал о нем запись в путевом дневнике.

Пятого октября корабли, запасшись провизией и пресной водой, вышли из Фальмута. Когда наступил вечер, увидели огонь Лизардского маяка, последнего на пути в беспредельный простор океана. Яркий свет постепенно превратился в мерцающую звездочку, затем исчез совсем. Все офицеры «Надежды» и «Невы» и другие участники плавания стояли на палубе и смотрели туда, где еще недавно виднелся огонь маяка, стараясь разглядеть его отблеск на горизонте.

Это была последняя точка на европейском берегу, которую видели, уходя в плавание к югу. И даже сам капитан Крузенштерн смотрел на нее с некоторой грустью, думая о долгой разлуке с семьей: в продолжение многих месяцев больше нельзя было получать вестей о близких и давать знать о себе.

«Одна только лестная надежда, что важное предприятие будет совершено щастливо, что я некоторым образом буду участвовать в распространении славы моего отечества, ободряла сокрушенный дух мой, подавала крепость и восстанавливала душевное мое спокойствие», писал он потом.

Но никто не мог заметить настроение капитана. Так же, как всегда, твердо и уверенно звучали слова команды. Крузенштерн знал хорошо, что тот, кто хочет, чтобы ему подчинялись, никогда не должен проявлять нерешительность или слабость, и умел сохранять самообладание в трудные минуты.

Несколько дней дул свежий попутный ветер, и корабли быстро шли на юго-запад. Только море и небо были видны вокруг. Но через пять дней после выхода в океан вдруг прилетело множество маленьких зеленовато-желтых птичек овсянок, несколько трясогузок оранжевого с черным цвета и небольшая серая сова. Совершенно обессиленные, они опускались на мачты и на палубу корабля.

«Овсяночки были столь смирны, что допускали себя брать руками», записал в дневнике Шемелин.

— Эти птички могли залететь так далеко от земли, наверно, только потому, что их унесло от африканских берегов сильной бурей, — объяснил натуралист Лангсдорф.

На другой день на корабле уже не было ни одной птички. По-видимому, часть переловили корабельные коты, а остальные улетели, немного отдохнув.

Дни походили один на другой, и потому особенный интерес вызывало все, что нарушало однообразие. С любопытством смотрели на дельфинов, которые как будто кувыркались в волнах: то показывалась из волн черная горбатая спина, то голова, то хвост, похожий на рыбий.

Подолгу всматривались в водоросли, плывущие на поверхности моря, или в парус, появившийся на горизонте.

По вечерам наблюдали свечение моря. Чем дальше плыли на юг, тем оно становилось ярче. Временами за кормой корабля бежала как будто загоравшаяся струя, а вода у бортов отливала зеленоватым