— Камешки я цветные покупаю, дырки в них делаю, на леску начиняю. Все денег стоит, господин, — серьезно заявил незнакомец.

И тут Мих единственно что по лбу себя не хлопнул. Знал он этого юродивого, точнее, слышал — Бусиновым его нарекли. Ходила молва о нем до самой Никольской. Откуда появился, кто таков — не рассказывал, а прославился вот чем. Каждое воскресенье после службы становился возле церкви да раздавал детям сделанные за неделю бусы. Говорят, улыбался, плакал и благословлял всех.

Мужицкая жизнь тяжелая, многого требующая, потому такое вот странное, непонятное, в общую канву не укладывающееся крепко запоминается. Потому Бусинового среди простого люда знали. Иной раз кто и приходил в храм Николая Чудотворца посмотреть на чудного. А в самой Сигаревке на юродивого особый указ был — никто, в том числе залетные, не имели права его обижать.

— На что же ты живешь?

— Добрые люди помогают, там подкормят, здесь приютят.

Меркулов вытащил пятиалтынный и протянул Бусиновому. Тот заулыбался, как душевно недужный, схватил монету и стал кланяться.

— Спасибо, господин, много камешков теперь куплю. Спасибо.

Лошадь пошла дальше, оставив позади радостного юродивого. А господин повернулся к орчуку:

— Давно я заметил одну странную вещь. Чем умнее человек, образованнее, тем он несчастнее. Странно, не правда ли? Но самые богатые и высокородные господа — более удрученные, чем обычный мужик. У последнего какие радости? Денег найти хоть немного, чтобы положение свое облегчить. А жена добрая, дети, отца уважающие, друзья-соседи — все есть. Иного и не требуется. Но найди он случайно рубль, совершенно на него не рассчитывая, принесет домой или пропьет — уж и не важно, — так каждый раз теперь ходить будет, искать в каждой бумажке замусоренной или еще где, расстраиваться. А ведь жил до того вполне неплохо.

— А чем же образованные люди голову свою недужат? — спросил орчук.

— Это вопрос непростой, метафизический, — усмехнулся Меркулов. — Если образованный до знаний голодный, то это даже неплохо. У него есть цель — неважно, плохая или хорошая, — он к ней идет. Если же он скучающий, кончивший лицей или университет, но из богатых, то все, к чему ни прикоснется, покрывается хандрой. Кажется ему, что любую вещь этот грамотей для себя открыл, все ему скучно.

— Не знаю, мне тяжело такое понять. Когда разбогатею, тогда и покумекаю, — усмехнулся орчук, но лишь на мгновение, точно испугался. — А если заскучаешь, чего делать надо?

— Радоваться мелочам, всякой пустяковине. Открывать для себя мир, который ты за несколько жизней открыть не сможешь. Жизнь — она человеку одна дается. И каков бы богат ты ни был, перед смертью все равны, перед ней не откупишься.

— Да, жить надо уметь.

— Надо просто жить, — слишком серьезным тоном ответил Меркулов.

— И платить надо, господин, — повернулся извозчик, — жить и платить. Приехали.

Вылез Мих на мостовую, тут же вступив в нечто гадкое, выругался да вытер сапог о выступавший на дороге камень. Огляделся. Место совсем уж невзрачное: мостовая узкая, дома, напротив, высокие, от солнца дорогу закрывающие. И вокруг ни души, будто не живет тут никто. Хотя, может статься, что сейчас ушли все на заработки или отсыпаются, оттого так пустынно.

— А какой из этих домов? — задумчиво спросил Меркулов извозчика.

— Вон в ту арку, — ванька указал в темноту проема.

Какой-то глупый человек решил, что солнца в этом темном царстве и так вдоволь, потому проход за аркой сверху укрыл диким виноградом. Ягоды синие, мелкие, такие обычно кислыми бывают, но свою главную задачу вьюн выполнил — заполонил собою все пространство сверху, отчего ясным днем тут было темно, как поздним вечером.

Нахмурился орчук: в Сигаревке, да ступать в место, где и не различишь ничего, — дурной тон. Тут баб с тюками днем, бывает, грабят, а уж про срезанные в ночи пальцы с перстнями он совсем молчит. Единственная надежда на прыть меркуловскую.

Господин же не волновался. Спокойно махнул орчуку и ступил в арку. Мих за ним последовал, только недолго. И десяти шагов не прошел, как коснулась шеи холодная сталь и хриплый голос прошелестел над самым ухом:

— И куда такие красивые господа из полицмейстерства собрались?

Орчук надеялся, что сейчас кинется Витольд Львович да вмиг отбросит прочь его обидчика, но чуть подальше раздался другой голос, к слову, не менее мерзкий:

— Ага, мы сегодня крысам легавым не подаем!

— Спокойнее, спокойнее, я к господину Большову. По протекции Павла Мстиславовича Аристова.

То ли загадочное слово «протекция» свое дело сделало, то ли фамилия рыжего дворянина, но нож от горла убрался.

— Здесь ждите, — сказал третий, остававшийся еще дальше. — Доложить надо.

И ушел, судя по стуку каблуков. А что, будто делать еще чего оставалось. Теперь только ждать.

Глава 15, где Витольда Львовича пытаются обокрасть, но и это обстоятельство он использует себе на пользу

— Я вас несколько другим представлял, Витольд Львович, — сказал Большов.

Понял Мих, что это явно не фамилия, скорее прозвище. Пудов в нем не меньше восьми, ростом тоже Господь не обделил. Только заметно, что давно Большов не работал руками — тело оплыло, шеи не видно совсем, ладони мягкие, нежные. Облачен, опять же, странно: не в мундир, а в свободного покроя одежду, нечто вроде халата. Стыдливую лысину, точно каторжник какой обритый, порой поглаживает да посматривает с хитрецой. Непрост, ох непрост.

И вокруг не менее любопытно. Вот только казалось, бедные дома Сигаревки проходили, а стоило немного в арку углубиться — совсем другая картина, будто к найцам или катайцам попали. Повсюду подушки большие, которые вроде пуфами называются, вместо пола деревянного — ковер, стола вовсе нет. И задымлено вокруг, но вдыхать такое приятно, сладость особенная даже во рту чувствуется.

— Меня почему-то все не так представляют, — ответил Витольд Львович.

Стоял он перед Большовым спокойно, а тот, развалившись на пуфе, лениво смотрел на поднос с фруктами. Миху вдруг подумалось, что хозяин не славиец: вон глаза