вполне законной домовладелицей, и это казалось ей той наградой, которую она всегда с трепетом ожидала, но которую ей не спешили вручать – ни тогда, когда она вернулась в Надьрев, чтобы жить с Михаем в гражданском браке, ни тогда, когда стала его законной женой. Что касается дома Шандора-младшего, то она была безумно довольна тем, что он по-прежнему принадлежал ей. На самом деле она никогда не собиралась продавать его тетушке Жужи, и теперь ей доставляло особое удовольствие проезжать мимо него, зная, что то, что принадлежало семье Ковачей, теперь принадлежит ей. Единственное, что она предприняла в отношении дома своего умершего сына, – это переселила его обитателей к себе.

Впервые в своей жизни она совершенно ни в ком не нуждалась.

В том числе она теперь не нуждалась и в тетушке Жужи. Когда Марица предала земле Михая, она была уверена, что похоронила последнюю из своих бед. Она вновь стерла из своей жизни все то, что ее не устраивало, и могла теперь намечать ее новые очертания и раскрашивать ее новыми красками. И ей больше не нужна была тетушка Жужи, чтобы угадывать ответы для решения той или иной проблемы. Марица была твердо убеждена в том, что теперь у нее не предвиделось никаких проблем. Ни единой проблемы.

* * *

Пятница, 19 января 1923 года

Уличный фонарь был смутной точкой света далеко на дороге. Низкие строения, стоявшие рядом с ним, унылые даже при дневном свете, теперь казались серыми коробками, испещренными тусклыми тенями от голых ветвей заиндевевших деревьев.

Маленький огонек, освещавший Анну, едва горел. Времени очистить сажу с лампы не было, и крошечное пламя разгоралось с трудом. Оно танцевало на самой верхушке длинного фитиля, небольшой язычок пламени отбрасывал слабое мерцание у ног Анны. В воздухе стоял слабый запах керосина. Сильные ветры, буйствовавшие последние дни, теперь полностью стихли, и их место заняла завораживающая тишина.

Анна чувствовала рядом с собой тепло Розы Киш. Та была ненамного выше Анны, но заметно грузнее, и ее прикосновение действовало на Анну успокаивающе. Роза Киш одной рукой касалась Анны, словно стараясь придать ей силы, а другой держала лампу, Анна же укачивала ребенка. Тот был спеленат, на него было также накинуто одеяло от холода. Вокруг пальчика его ноги Анна поспешно повязала на всякий случай маленький кусочек бечевки, чтобы отогнать дьявола.

Сама Анна была закутана в шерстяное пальто Лайоша. Оно было намного добротнее и теплее, чем ее собственное, к его основному изъяну относился неистребимый запах застарелого пота и дешевого спиртного. Оно напоминало Лайоша, затаившегося в засаде.

В тот вечер за корчмой присматривали двое посетителей, которым можно было доверять. Лайош в этом отношении (ровным счетом, как и во всех остальных) уже исчерпал свой потенциал. Ранее он смог, собравшись с силами, добраться до их соседки Розы Киш. Даже если бы его запаса трезвости и хватило на то, чтобы проделать долгий путь до дома Котелеш, у той все равно не было бы достаточно времени сделать все, что требуется в таких случаях. Она жила слишком далеко. В этих обстоятельствах Роза Киш согласилась стать крестной матерью ребенка. Она понимала, что крещение – это необходимое условие спасения его души.

Как только Роза Киш узнала о просьбе Анны, она сразу же поспешила разыскать пастора Тота. Обычно его замечали направлявшимся на свой участок ранним утром в ботинках на двойной подошве и с дробовиком, перекинутым через плечо. Как и Эбнер, он был заядлым охотником и зачастую проводил в лесу весь день, возвращаясь уже с наступлением темноты. Когда Роза Киш, наконец, смогла найти его, был уже глубокий вечер.

После появления пастора Анна и Роза как можно быстрее направились к церкви, миновав по пути ночного сторожа и компанию молодых холостяков, шестнадцати- и семнадцатилетних подростков, решивших погулять. Молодые люди направлялись на берег реки с кувшином спиртного и пачками сигарет. Они пели на ходу, и их восторженные мелодии доносились до центральной площади.

Анна прижимала ребенка к груди, чутко прислушиваясь к его дыханию.

В церкви было промозгло. От массивных каменных стен исходила подвальная сырость, воздух был затхлым. Это здание никогда не отапливалось дровяной печью и не прогревалось летним солнцем. В нем постоянно было холодно и неуютно.

Притвор не был освещен, и Анна только при свете лампы могла что-либо разглядеть. Вдоль стен пунктиром тянулся ряд мышиного помета. В углах, куда не добиралась метла, скопились горки пыли.

Алтарь был освещен свечами. Они освещали и пастора Тота, который ждал там Анну с Розой. Анна неожиданно для себя увидела на первой скамье чью-то фигуру. Она знала, что пастора Тота иногда сопровождает его жена, но на это ночное крещение, которое должно было спасти ее сына от вечного пребывания в чистилище, Анна никого не приглашала. Юстину не крестили, и Анна хотела избавить душу своего сына от такой же ужасной участи. Сопровождаемая Розой Киш, Анна быстро пошла по проходу в нефе.

За исключением свадеб и церковных праздников, церковь, как правило, пустовала. Ее построили более чем за сто пятьдесят лет до того, как Надьрев получил свое название. У нее была обычная соломенная крыша, и, если бы не то, что она выступом выходила на площадь, ее вполне можно было принять за очередной крестьянский дом. Спустя восемьдесят лет после ее возведения церковь перестроили, добавив шпиль, что придало ей полное сходство с кальвинистским костелом. Анне эта церковь казалась старой как мир. Она чем-то неуловимым напоминала ей могилу. В ней пахло заплесневелыми страницами сборников церковных гимнов, которые были сложены стопками на скамьях.

Свечи на алтаре были тонкими, но все вместе они давали достаточно света. Когда Анна приблизилась к алтарю, она увидела пастора Тота, который уже ждал ее (точно так же, как не хватало времени, чтобы позвать Котелеш, не было его и на то, чтобы договориться о точном часе прихода священника). Анне бросилась в глаза полнота пастора, которую плохо скрывала его одежда. Рядом с ним стоял небольшой столик, накрытый скатертью, словно для интимного ужина, перед которым пастор обычно произносил свои проповеди. Под столиком и на окне за ним пауки соткали замысловатую паутину, которая сейчас освещалась пламенем свечей.

Анна повнимательней взглянула на переднюю скамью, где сидела незваная гостья. Ее голова была покрыта вязаной шалью, которая ниспадала на плечи, пальто было цвета древесного угля. На спине, в том месте, где гостья плотно прижалась к спинке скамьи, образовалась крупная складка.

В Цибахазе находился сиротский приют, в котором работали монахини,