катастрофическому перелому всей основы его, казалось бы, беспроигрышного дела.

* * *

К полудню шум в корчме стал громче. Анна слышала скрип стульев и скамей, когда их вытаскивали из-под столов, чтобы усесться. До нее доносился хриплый хохот посетителей корчмы, в котором даже на расстоянии чувствовались винные пары.

Свет, пробивавшийся снаружи, приобрел стальной оттенок и стал резким, окрасив комнату Анны в холодные серебристые тона. В помещении оставались места, не просматриваемые Анной с циновки, и она попыталась восстановить в своей памяти образы тех предметов, которые должны были там находиться: вот там – керамический горшок с отбитым краем, который она привезла с собой из дома своей матери, когда переехала сюда, а вот здесь – щербатая табуретка, которую ее дочь до сих пор использует в качестве стула. В том состоянии легкого головокружения, в котором сейчас пребывала Анна, ее собственная комната казалась ей чужой и неведомой. Замутненное сознание Анны с трудом узнавало ранее хорошо известную ей обстановку.

О прошедших родах Анна также вспоминала с большим трудом. На этот счет в ее памяти по большей части зияли сплошные провалы. Все происходившее в тот вечер представало перед ней темной бесформенной картиной, словно бескрайнее поле в безлунную ночь. Анна принялась по деталям вспоминать события того вечера.

О чем Мара спросила ее? Ведь она задала ей какой-то вопрос.

Осторожно и очень аккуратно, с такой бережностью, какую она обычно проявляла только к своим детям, Анна приподнялась на своей циновке и прислонилась спиной и затылком к ледяной стене. Она сразу же почувствовала, как холод стал веером охватывать ее, и постаралась покрепче закутаться в одеяло, плотно прижимая его к своему костлявому телу, чтобы удержать в нем остатки тепла.

Ты хочешь?..

Анна могла с закрытыми глазами определить, где именно в комнате находится Мара. Когда та передвигалась, то гвозди на ее ботинках стучали по полу, словно телеграфный аппарат лениво отбивал несрочное сообщение. От самих ботинок пахло потом и мокрой кожей, а на краях подошв виднелся слабый след конского навоза. Всякий раз, когда Мара проходила рядом с ней, Анна улавливала этот тошнотворный запах.

Ты хочешь, чтобы?..

До Анны смутно доносилась тихая мелодия. Это были звуки детских голосов. Дети часто пели по дороге из школы домой, и Анна сейчас слышала, как снаружи разносятся звуки их песенки. Когда на улице было тепло, дочке Анны нравилось петь у канавы, где она заплетала в косички траву и играла со своей куклой из кукурузной шелухи.

Ты хочешь, чтобы он?..

Иногда подруга ее дочки приходила со своим любимым ягненком, вокруг шеи которого в качестве поводка был обвязан кусок бечевки, и две девочки садились вместе с ним на поросший травой участок двора. Девочки пели ягненку разные песенки и накручивали его мягкую шерсть на свои маленькие пальчики.

Ты хочешь, чтобы он исчез? Я могу избавиться от него точно так же, как мама сделала это с малышкой Юстиной.

Да, теперь Анна все вспомнила с пронзительной ясностью. Все было именно так. Беспамятство в сознании Анны сменилось ужасом.

Почти семь лет Анна носила в себе тайный позор, скрывая от всех то, как она поступила с Юстиной. Она взвалила на свою душу, и без того переполненную стыдом, и это тяжкое бремя. Долгое время после смерти Юстины ее настолько сильно мучило чувство вины за содеянное, что она не могла нормально жить. Она находилась в шоке, ее душевная боль была просто непереносимой.

Наряду с этим Анна испытывала и страх. Когда в Надьреве появились жандармы, она пришла в ужас. Те, правда, никогда и ни о чем не расспрашивали ее, поэтому впоследствии Анна несколько успокоилась. Все это время Анна была совершенно уверена в том, что то, что произошло с Юстиной, являлось тайной, известной только двум женщинам, непосредственно причастным к этому греху. Ей никогда не приходило в голову, что тетушка Жужи могла рассказать что-либо о событиях той ночи своей дочери.

Маленький Иштван появился на свет ровно в полночь. Церковные колокола отбивали этот час в тот момент, когда он выскользнул в руки Мары. Вокруг Анны к этому времени натекли целые лужи ее крови, словно какое-то мрачное предзнаменование. Кровь пропитала мешковину под Анной, налипла ей на руки. Кровотечение было таким же сильным, как и в прошлый раз, и Анна периодически теряла сознание. Она как раз начала вновь проваливаться в бездонный колодец беспамятства, когда Мара задала этот вопрос. Анна услышала его, укачиваемая непреодолимой слабостью и чувствуя себя так, словно плывет по медленной реке. Вопрос Мары неспешно и почти беззвучно проплыл по этой же реке вниз по течению и растворился вдали.

Груди Анны на этот раз были полными и воспаленными. Из них на ее грязное платье сочилось молоко.

Так как же она ответила?

* * *

Кристина Чабай чуть не споткнулась, когда бежала в своих старых ботинках по дорожке двора. Она чувствовала, как рука сына сильно толкает ее в спину. В шестнадцать лет он уже был таким же высоким и сильным, как и его отец. Он толкал ее, призывая поторопиться. Другой рукой он тащил за собой свою десятилетнюю сестру, которая изо всех сил старалась не отставать.

Муж Кристины стоял в дверях дома и кричал вслед своей семье.

Я убью вас всех!

Кристина не оглядываясь на него, просто продолжала бежать. Они все продолжали бежать прочь.

– Я убью тебя, а потом покончу с собой!

Старший Чабай с силой захлопнул дверь. Она ударилась о косяк со звуком, похожим на выстрел из винтовки. Чабай открыл дверь еще раз и снова так же сильно захлопнул ее.

Кристина и дети перелезли через калитку в заборе. Ее сын перетащил свою младшую сестру через канаву на дорогу. Кристина бросилась бежать дальше в своих громоздких ботинках. Ее лицо покрывали свежие ссадины.

Она увидела соседа Яноша Тайри, который, стоя у своих ворот, жестами приглашал их к себе. Все трое, спотыкаясь, направились в его сторону, сын Кристины при этом продолжал держать сестру за руку. Добравшись до соседа, они поспешили по дорожке во дворе в его дом. Там они были в безопасности. По крайней мере, на эту ночь.

* * *

После похорон Михая прошло девять месяцев. За это время жизнь Марицы практически не изменилась. Она продолжала жить в том же доме, который раньше она делила вместе с ним и который теперь принадлежал ей одной. Она унаследовала и дом Михая, и все остальное его имущество.

Теперь Марица являлась