могла себе вообразить, куда они отправятся, что с ними станет и что они будут защищать, когда река разольется и изменит их жизнь раз и навсегда, и смогут ли они заново собрать осколки своих сердец и жизней и двинуться дальше.

Когда все стали выходить с кладбища, я поблагодарила каждого за то, что они пришли. Многие пожимали мне руку, забывая старое, хотя бы на это мгновение. Я задумалась, кто из них, интересно, пришел бы на похороны Уила, если бы им предоставилась такая возможность. И поняла, что, конечно, не все, но, без сомнения, большинство. И от этого осознания по щекам у меня покатились слезы – я плакала по всему, чего лишилась, и по всему, в чем ошибалась.

Преподобный Уитт и его сыновья завершили захоронение, погрузили инструменты в черный фургон и уехали. Я еще какое‐то время постояла перед свежим холмиком среди восьми небольших надгробий участка семьи Экерс, чувствуя облегчение за Руби-Элис, которая наконец‐то лежала среди них.

Участок моей семьи располагался на поросшем травой склоне чуть выше. Я шла по нему, касаясь рукой полукруглых деревянных надгробий и произнося вслух каждое имя. Когда люди собирались здесь, чтобы взяться за руки и петь в честь каждого из моих умерших, я полагала, что, когда придет время умереть и мне, мои похороны будут выглядеть точно так же. Как странно, думала я теперь, прощаясь с могилами и спускаясь обратно по склону, что отныне я не могу представить себе, на что будет похожа моя жизнь, не говоря уже о моей смерти.

К середине месяца мы с Грини провели удаление и транспортировку всех моих драгоценных деревьев. С самой последней их партией Айолу покинула и я.

Куры в клетках дожидались на золотом диване вместе с деревянными корзинами, набитыми домашним скарбом, ящиками консервированных персиков, папиными садовыми инструментами и всем прочим, что студентам-помощникам удалось уместить на платформу старого грузовика. Затем Грини и студенты расселись по своим машинам и выехали в направлении нового сада раньше меня. Я вернулась к боковой двери, чтобы в последний раз пройтись по дому, но остановила себя. Я уже внимательно осмотрела каждую притихшую комнату и примирилась со всеми воспоминаниями и предметами, которые решила с собой не забирать. Поэтому теперь я просто погрузила на пассажирское сиденье последнюю корзину. Она была помечена голубой ленточкой, потому что содержимое в ней было особое: мамины фарфоровые кресты, вышивки в рамках и ее библия; папины фланелевые рубашки; два лоскутных одеяла Руби-Элис и самая моя любимая из ее статуэток. Я кликнула из дома и со двора маленьких собачек и устроила их на заднем сиденье. А потом закрыла за собой кухонную дверь, дернув посильнее.

Я покатила по длинной подъездной дорожке, стараясь не оглядываться. Не получилось. Я остановила грузовик и вышла, чтобы еще разок окинуть долгим прощальным взглядом место, которое меня создало. А потом вернулась в грузовик и поехала дальше. Я была намерена оставить прошлое позади и постараться построить жизнь заново, уповая не на чудеса, а на силу новой земли. Я рассуждала так: если мои деревья, выдернутые из земли, смогут, вопреки всему, выжить на новом месте, то и я тоже смогу, и пусть катятся к черту все беды и невезения.

Часть III

1955–1970

Глава восемнадцатая

1955

Я впервые ехала по Гранд-авеню, и мне казалось, что Паония – это для меня как‐то чересчур шикарно.

Я разглядывала из‐за руля настоящие тротуары и бордюры, разноцветный кинотеатр “Парадайз” с афишей в рамке и высокое здание, где на желтой кирпичной стене было красным рукописным шрифтом выведено “Хэйс вэрайети”. У кафе был зеленый навес и сверкающие стеклянные двери, а также черная меловая доска, на которой сообщалось о фирменных вафлях с форелью. Несколько человек с любопытством посмотрели на меня, когда я проезжала мимо, и я чуть не умерла от стыда из‐за того, что вторгаюсь сюда на своем грохочущем грузовике, нарушив покой их весеннего полдня.

Но едва я свернула с Гранда на Вторую улицу и переехала через железнодорожные пути в направлении Миннесота-Крик, как передо мной раскинулись сады и пастбища. Вдали сосновый лес взбегал на провисающий гребень, соединяющий две заснеженные вершины, одну – изрезанную и неприступную, вторую – гладкую и покатую, точно спина кита. Я взяла с приборной доски записку, накарябанную Грини, и следовала завершающим пунктам его указаний: у красного сарая налево, потом направо через мост водоотводного канала, вперед по безымянной проселочной дороге и опять налево.

И вот меня приветствовала моя новая ферма, вид у нее был выжидательный и какой‐то чудной – казалось, это моя дальняя родственница, с которой я еще никогда не встречалась. Дом василькового цвета нуждался в покраске и новой металлической крыше, но выглядел очаровательно и добротно, имел просторную веранду и ряд белых арочных окон на втором этаже. Поросший травой двор был небольшой, желтый от одуванчиков и тенистый из‐за зеленеющих тополей. Вдоль ржавой кованой ограды росла сирень с молодыми бутонами и другие кусты, которым я еще не знала названия. Я проехала по гравийной дорожке за домом на продолговатый боковой двор, мимо кирпичного патио, окаймленного высокими грядками и заросшими сорняком клумбами, к старому гаражу, за широкими воротами которого обнаружилось пустое помещение. Я на мгновенье остановилась, чувствуя себя нарушителем частных границ, но гравийная дорожка вела дальше, и я тоже поехала дальше – мимо двух плакучих ив и просевшего сарая в окружении спящих веток малинника, мимо большого хлева, посеревшего от старости, но все еще прямого и прочного. И тут сердце помчалось вскачь: из‐за построек показался сад.

Деревья. Мои деревья. Несколько штук еще лежали непосаженные, торчали под нелепыми углами из своих корневых мешков рядом с приготовленными для них лунками, но большинство стояли вертикально, длинными прямыми рядами, каждый ствол подкреплен кольями и присыпан мульчей, каждая веточка протянута вверх за новой порцией неба. Глупо было бы утверждать, что деревья обрадовались моему появлению, хотя я была бы очень благодарна за какой‐нибудь знак с их стороны, подтверждающий, что они хорошо перенесли переезд и я не совершила ужасной ошибки. Но в действительности деревья и их новая почва говорили мне лишь о том, что начинается новое путешествие. Я понятия не имела, что будет дальше, но мне хватило житейской мудрости понять одно: моя судьба отныне зависит от этой земли.

Грини и студенты услышали грузовик и выбежали на садовую дорогу, размахивая руками над головой, улюлюкая