Шрифт:
Закладка:
— Если только, как твои мальчишки, станет соглядатаем — по кружалам бренчать да сплетни собирать. Но это не дело для дочери и сестры вождя.
— Выслушай меня, Учай. Эти трое отроков, — невозмутимо сказал Зарни, — лучшие из лучших. У них особый дар — петь так трогательно, что никто, даже самый черствый вояка, не останется равнодушным. Скоро они будут знать множество песен, которые я складываю нарочно для тебя и твоего будущего похода. Песни о любви к родному краю, разоренному войной… О скорби и праведной мести… О том, что арьи злее зверей и тварей из-за Кромки. О том, что кровь самозваных детей Солнца — лучшая жертва богам…
— Так-так, — кивнул Учай. — Задумано весьма неплохо! Но насколько я вижу, эти мальчишки — дривы. И поют они наверняка на своем языке. А такие полезные песни должна запеть вся Аратта!
— В дривах столько ненависти к арьям — как не воспользоваться ею ради благого дела? Надо с чего-то начинать. Ну а уж потом…
Повелитель ингри кивнул:
— Хорошо. Пусть покажут, на что способны.
Зарни мгновение подумал и сказал отрокам:
— Стоян, Белко! Пойте песню о явлении Матери Битв.
Повернувшись к Учаю, он пояснил:
— Эту песнь я сочинил на языке дривов. Она — воинская. Песнь посвящена великой богине. Здесь она выступает в облике Матери Битв.
— Правильно! — одобрил Учай. — Пусть дривские воины тоже учатся поклоняться моей Богине. Но чтобы полюбить ее всем сердцем, они должны ее узреть!
— Воистину ты прав, мудрый сын Шкая, — склонил голову Зарни. — Ради этого все и затевается. Итак, в этой песне мы видим Богиню глазами раненого воина, потерпевшего поражение в страшной битве. Он лежит среди мертвых тел друзей и врагов. Он понимает, что битва кончена, и тщетно мечтает о мести, на которую ему не хватает сил…
— Дривам такое положение будет особенно близко, — осклабился Учай.
— В этот миг над полем битвы является Богиня…
Учай вновь ушел в себя. Он вспомнил Богиню — как она явилась ему на черных крыльях над погребальным костром арьев в день, когда был сожжен Мравец. В груди молодого вождя что-то болезненно сжалась. Как же давно он не видел свою небесную возлюбленную! Как пусто без нее, как одиноко!
Двое отроков-дривов выступили вперед, дружно грянули по струнам. Звонкое гудение враз перенесло Учая туда, где все возможно, где нет той невидимой, но нерушимой препоны, в обыденности разделяющей людей и богов…
— Когда солнце не встало днем,
Словно ветер задул светило,
И земля пылала огнем,
Пожирающим все, что было.
Когда кровь залила жнивье,
Урожай воронью богатый,
Я упал — и узрел ее
В миг отчаянья и расплаты.
Мрак ночной в ее волосах
В небе северный вихрь нес,
И чернели ее глаза,
Что не знали горечи слез.
«Поднимись!» — велела она.
Ее голос звучал, как гром.
«Назови врагов имена,
Чтобы стал победой разгром!»
Я сдержал в своем горле стон,
Вспоминая лица врагов:
«Зверь не носит людских имен
И не ведает славы богов!
Вой понятнее их речей,
Радость стоит множества слез!
Дай лишь меч — лучший из мечей
И коня, чтобы в битву нес!»
«Крови зверя хлебнувши всласть,
Зверем станет и человек.
Жажды крови всесильна власть:
Не насытишься ей вовек…»
Так живительная гроза
Дальней молнией шлет гонцов,
Сквозь зажмуренные глаза
Я увидел ее лицо…
Вдохновенные глаза подростков, слаженные юные голоса, грозное гудение гуслей — все это невольно захватило Учая настолько, что он почти не вслушивался в слова. Образы вставали перед его внутренним взором сами собой. Когда отзвучала песня, Учай вздохнул с сожалением…
— Очень хорошо! — громко заявил он, когда певцы умолкли. — Однако я желаю, чтобы в первый раз ты сам спел эту песнь, Зарни! Я буду при этом присутствовать, чтобы видеть лица моих воинов. И вот еще что — нужен важный повод, чтобы собрать всех: и дривов, и ингри, и, может быть, даже арьев Кирана… Все должны узреть Матерь Битв и полюбить ее, как я!
— Повод за тобой, сын Шкая, — склонил голову Зарни. — Если он будет достаточно весомым — как знать, может, и сама Богиня явится послушать песнь…
— Я знаю, что ей по нраву, — промурлыкал Учай, прикрывая глаза.
Зарни скривил узкие губы и махнул отрокам рукой:
— Ступайте!
Юные дривы направились к выходу. Кожаный полог уже опустился за ними, когда чуткий слух Зарни уловил обрывок насмешливой фразы:
— Что ж ты заплачку свою не спел? Убоялся повелителя до слез довести?
Тот, к кому обращались, ответил неразборчиво. Однако Зарни услышал довольно.
— Эй! — крикнул он. — Хельми, ну-ка вернись!
Младший побратим Учая послушно возвратился в палатку.
— Ты на что посягнул? — строго спросил гусляр. — Не я ли говорил, что рано вам еще сочинять, не по умениям!
— Да это же безделица, — покраснел Хельми. — Она не о воинстве, не про подвиги вождей или деяния богов… Она про девушку.
— Девушку?
— Да, замученную. Стоян и Белко недавно взяли меня к дривам на пирушку. Я там такого наслушался, потом ночь не спал — вспоминал да плакал. А к утру жальная песенка сама сложилась…
— Ладно, спой. Если хорошо вышло, браниться не буду…
Тонкие пальцы Хельми пробежались по струнам, и те зажурчали, словно весенний ручей, — Учай и не подозревал, что гусли могут звучать столь нежно. Но при этом такой скорбью веяло от напева, что у повелителя ингри даже в носу зачесалось неведомо почему. И чем дольше Учай слушал жалобную песнь, тем сильнее осознавал то, на что с самого начала намекал ему Зарни. Эти отроки вовсе не для того, чтобы развлекать воинов у костра или шататься по сопредельным землям, собирая слухи. Они его незримые стрелы, непревзойденное оружие в войне с Араттой.
— Ехали арьяльцы из лесов в столицу,
Утащили Айну, милую девицу.
У реки гуляла и венок сплетала,
Ах, зачем ты, Айну, в руки им попала?
Айну моя, Айну, ты не позабыта!
В грязь венок втоптали конские копыта…
Плачет Айну громко, слезы льет ручьями:
«Отпустите, люди, меня к милой маме!»
Щерится арьялец, с Айну рвет рубаху:
«Нет у тебя мамки, померла со страху,
