— Если только, как твои мальчишки, станет соглядатаем — по кружалам бренчать да сплетни собирать. Но это не дело для дочери и сестры вождя.

— Выслушай меня, Учай. Эти трое отроков, — невозмутимо сказал Зарни, — лучшие из лучших. У них особый дар — петь так трогательно, что никто, даже самый черствый вояка, не останется равнодушным. Скоро они будут знать множество песен, которые я складываю нарочно для тебя и твоего будущего похода. Песни о любви к родному краю, разоренному войной… О скорби и праведной мести… О том, что арьи злее зверей и тварей из-за Кромки. О том, что кровь самозваных детей Солнца — лучшая жертва богам…

— Так-так, — кивнул Учай. — Задумано весьма неплохо! Но насколько я вижу, эти мальчишки — дривы. И поют они наверняка на своем языке. А такие полезные песни должна запеть вся Аратта!

— В дривах столько ненависти к арьям — как не воспользоваться ею ради благого дела? Надо с чего-то начинать. Ну а уж потом…

Повелитель ингри кивнул:

— Хорошо. Пусть покажут, на что способны.

Зарни мгновение подумал и сказал отрокам:

— Стоян, Белко! Пойте песню о явлении Матери Битв.

Повернувшись к Учаю, он пояснил:

— Эту песнь я сочинил на языке дривов. Она — воинская. Песнь посвящена великой богине. Здесь она выступает в облике Матери Битв.

— Правильно! — одобрил Учай. — Пусть дривские воины тоже учатся поклоняться моей Богине. Но чтобы полюбить ее всем сердцем, они должны ее узреть!

— Воистину ты прав, мудрый сын Шкая, — склонил голову Зарни. — Ради этого все и затевается. Итак, в этой песне мы видим Богиню глазами раненого воина, потерпевшего поражение в страшной битве. Он лежит среди мертвых тел друзей и врагов. Он понимает, что битва кончена, и тщетно мечтает о мести, на которую ему не хватает сил…

— Дривам такое положение будет особенно близко, — осклабился Учай.

— В этот миг над полем битвы является Богиня…

Учай вновь ушел в себя. Он вспомнил Богиню — как она явилась ему на черных крыльях над погребальным костром арьев в день, когда был сожжен Мравец. В груди молодого вождя что-то болезненно сжалась. Как же давно он не видел свою небесную возлюбленную! Как пусто без нее, как одиноко!

Двое отроков-дривов выступили вперед, дружно грянули по струнам. Звонкое гудение враз перенесло Учая туда, где все возможно, где нет той невидимой, но нерушимой препоны, в обыденности разделяющей людей и богов…

— Когда солнце не встало днем,

Словно ветер задул светило,

И земля пылала огнем,

Пожирающим все, что было.

Когда кровь залила жнивье,

Урожай воронью богатый,

Я упал — и узрел ее

В миг отчаянья и расплаты.

Мрак ночной в ее волосах

В небе северный вихрь нес,

И чернели ее глаза,

Что не знали горечи слез.

«Поднимись!» — велела она.

Ее голос звучал, как гром.

«Назови врагов имена,

Чтобы стал победой разгром!»

Я сдержал в своем горле стон,

Вспоминая лица врагов:

«Зверь не носит людских имен

И не ведает славы богов!

Вой понятнее их речей,

Радость стоит множества слез!

Дай лишь меч — лучший из мечей

И коня, чтобы в битву нес!»

«Крови зверя хлебнувши всласть,

Зверем станет и человек.

Жажды крови всесильна власть:

Не насытишься ей вовек…»

Так живительная гроза

Дальней молнией шлет гонцов,

Сквозь зажмуренные глаза

Я увидел ее лицо…

Вдохновенные глаза подростков, слаженные юные голоса, грозное гудение гуслей — все это невольно захватило Учая настолько, что он почти не вслушивался в слова. Образы вставали перед его внутренним взором сами собой. Когда отзвучала песня, Учай вздохнул с сожалением…

— Очень хорошо! — громко заявил он, когда певцы умолкли. — Однако я желаю, чтобы в первый раз ты сам спел эту песнь, Зарни! Я буду при этом присутствовать, чтобы видеть лица моих воинов. И вот еще что — нужен важный повод, чтобы собрать всех: и дривов, и ингри, и, может быть, даже арьев Кирана… Все должны узреть Матерь Битв и полюбить ее, как я!

— Повод за тобой, сын Шкая, — склонил голову Зарни. — Если он будет достаточно весомым — как знать, может, и сама Богиня явится послушать песнь…

— Я знаю, что ей по нраву, — промурлыкал Учай, прикрывая глаза.

Зарни скривил узкие губы и махнул отрокам рукой:

— Ступайте!

Юные дривы направились к выходу. Кожаный полог уже опустился за ними, когда чуткий слух Зарни уловил обрывок насмешливой фразы:

— Что ж ты заплачку свою не спел? Убоялся повелителя до слез довести?

Тот, к кому обращались, ответил неразборчиво. Однако Зарни услышал довольно.

— Эй! — крикнул он. — Хельми, ну-ка вернись!

Младший побратим Учая послушно возвратился в палатку.

— Ты на что посягнул? — строго спросил гусляр. — Не я ли говорил, что рано вам еще сочинять, не по умениям!

— Да это же безделица, — покраснел Хельми. — Она не о воинстве, не про подвиги вождей или деяния богов… Она про девушку.

— Девушку?

— Да, замученную. Стоян и Белко недавно взяли меня к дривам на пирушку. Я там такого наслушался, потом ночь не спал — вспоминал да плакал. А к утру жальная песенка сама сложилась…

— Ладно, спой. Если хорошо вышло, браниться не буду…

Тонкие пальцы Хельми пробежались по струнам, и те зажурчали, словно весенний ручей, — Учай и не подозревал, что гусли могут звучать столь нежно. Но при этом такой скорбью веяло от напева, что у повелителя ингри даже в носу зачесалось неведомо почему. И чем дольше Учай слушал жалобную песнь, тем сильнее осознавал то, на что с самого начала намекал ему Зарни. Эти отроки вовсе не для того, чтобы развлекать воинов у костра или шататься по сопредельным землям, собирая слухи. Они его незримые стрелы, непревзойденное оружие в войне с Араттой.

— Ехали арьяльцы из лесов в столицу,

Утащили Айну, милую девицу.

У реки гуляла и венок сплетала,

Ах, зачем ты, Айну, в руки им попала?

Айну моя, Айну, ты не позабыта!

В грязь венок втоптали конские копыта…

Плачет Айну громко, слезы льет ручьями:

«Отпустите, люди, меня к милой маме!»

Щерится арьялец, с Айну рвет рубаху:

«Нет у тебя мамки, померла со страху,