немом оцепенении смотрел в набухающий дым, за его завесой что-то означилось, катило по земле так быстро и невнятно, не разобрать было что. Пританцовывая занывшими ногами, Матерый высунулся из куста — летела просекой стая!

Вытянулась «гусем», бешено неслась прямо на свет, вместо того чтобы юркнуть направо в бор.

Над ней уже повис вертолет, приноровился к скорости ее, и Матерый, приглядевшись к нему, увидел в темном проеме его двери две человеческие фигуры. Обе целились вниз, в стаю. Потом Матерый услышал резкие негромкие звуки выстрелов, и в тот же миг в середине стаи перекувырнулся, сброшенный какой-то силой в канаву, крупный переярок. Следом за ним угораздило попасть под верную пулю второму переярку, который почти поравнялся с Матерым. Пуля угодила переярку в голову, раскроила ее, его будто подкинуло. Он круто отвалил от следа стаи в сторону Матерого и, на ходу разбрызгивая кровь, мешком бухнулся в куст.

Вертолет все тарахтел, пощелкивал, вызванивал над просекой, но шум его удалялся вместе с убегающей неизвестно куда стаей.

Матерый, подзадержавшийся в укрытии из-за внезапно навалившейся на него слабости, обрел наконец решимость, глаза его еще помнили вожака стаи, распираемого жутким страхом, с закостеневшим невидящим взглядом. Стая, уже отмахавшая порядком, поредела, прикинул Матерый, на треть. Пять переярков, опора стаи, долой, очередь доходила до прибылых. Мчась меж кустов, Матерый теперь держал в поле зрения всю стаю, которая, словно подчиняясь непонятной колдовской власти, продолжала спасаться бегством под открытым небом, не ведая, что сохранила бы себя вернее, если бы разбрелась. Загадка крылась в том, что стая верила вожаку.

Матерый стал обгонять прибылых, сбивчиво, неровно бежавших за передними. У всех, еще не окрепших, с подведенными животами, с тонкими, вздувшимися от непосильного напряжения шеями, был остановившийся, устремленный на вожака взгляд.

Неожиданно Матерый растерялся: в стороне от основной группы бежали, натужно дрожа жиденькими хребтами, его мальцы. Звать их или отбивать силой от стаи сейчас было бесполезно: ими, судя по их горячечному бегу, тоже овладело безумие.

Не обращая никакого внимания на захлеставший по носу, по глазам мелкий подлесок, Матерый нагонял вожака. В мгновение, когда Матерый сделал прыжок, забирая правее, чтобы вплотную приблизиться к голове стаи, перед самым носом его в землю впечаталась пуля, коротко треснула, выбрызнув крошево суглинка.

Вожак был еще силен. Сильны были и две матерые волчицы, они, отставая от вожака всего на полшага, слепо и преданно мчались за ним; они ударялись друг о дружку боками, сбитые с темпа, начинали тут же возбужденно наверстывать, и каждая норовила первой оказаться возле вожака.

Что до Матерого, то он, пока не поздно, решил попробовать оттеснить вожака сначала хотя бы к канаве, дальше, если получится, погнать в лес. С вертолета, словно разгадав задуманную им уловку, принялись все чаще стрелять по нему. Пули ударяли рядом, спереди и сзади, а одна, почти верная, чиркнула поперек шеи, оставив после себя запах паленой шерсти.

Матерый коротко отфыркнулся, как если бы вынырнул из воды. Напрягшись до стального звона в ушах, в два-три прыжка одолел отделявшее его от сына расстояние. Просека пошла под гору, вожак припустил резвее прежнего, должно быть, с надеждой уйти от вертолета — тот, как привязанный, летел прямо над ним.

В вожака не стреляли — сберегали его под конец, чтобы прихлопнуть последним, до этого перебив стаю, бегущую за ним. Сначала Матерый, пробуя вожака на отзывчивость, мягко ткнулся носом тому в бок и едва успел прянуть в сторону — белые клыки, на мгновение сверкнув на солнце, щелкнули у самого уха.

И тогда Матерый снова нагнал вожака, с маху сшибся с ним, того отбросило с середины просеки; он зашатался, высоко закинув голову, отыскал в небе черную глыбу вертолета, недоуменно простонал, так и не догадавшись, кто нанес ему удар.

Матерый приготовился для второго удара, но вдруг заметил в оттаявших глазах вожака боль, ждал, когда он до конца справится с собой. Вожак больше не торопился, стал разворачиваться, сердито оглядывать растянувшуюся стаю. Матерый обошел его спереди, медленно отбежал к краю леса. Вожак понял, куда ему идти, он, повинуясь, свернул с просеки.

Пуля срезала его у кромки канавы, где он на секунду приостановился, чтобы бежавшие сзади не потеряли его из виду. Пуля попала ему в лопатку, успешно проделав свою страшную работу, разорвала грудь. Вожак всхрапнул от раны, как лошадь, и не упал сразу, даже силился бежать, но глаза уже начинали тускнеть.

Матерый уже ничем не мог помочь ему и только молча брел рядом, глядя на его рану, в ней, обширной, обнажавшей полость груди, все еще билось нежно-розовое, сочащееся кровью сердце.

Между тем оставшиеся в живых тоже сворачивали в лес, спешили к вожаку. Они столпились вокруг него, потерянно и беспомощно наблюдали, что с ним станется. Вожак, окинув их затухающим взглядом, опрокинулся на спину и затих. Матерый обнюхал его тело и разом, как от удара, напружинился.

Вертолет еще висел над лесом, неподалеку вжикали, втыкаясь в землю, наугад посылаемые пули.

Матерый, построжев, петлей прошелся вокруг толпящейся, жаждущей догляда стаи, вернулся к началу своего следа. Он уводил стаю в ему лишь ведомые места.

9

Еранцев не мог бы сам о себе сказать, отходчив он сердцем или нет. Когда Игорь Арцименев признался ему, что недалеко до беды, которая погубит все, чем он жил до сих пор, в том числе его самого, Еранцев забыл все обиды на товарища. Когда Игорь, еще не прояснив сути дела, припомнил житейскую истину: сегодня я, завтра ты, Еранцев окончательно растерялся. Он, казнясь перед другом, поторопился очистить голову от всякой чепухи, прежде всего от кривотолков — их, пока Еранцев был в одиночестве, накопилось много. Ему не терпелось скорее узнать, что грозит Игорю, узнать и прикинуть для себя, чем и как он сможет помочь.

Но Игорь с открытым разговором почему-то медлил. Приставать к нему с расспросами Еранцев не стал, не имел такой привычки. Он еще не остыл от встречи, хотя, правда сказать, уже не ждал Игоря, не думал, что приедет он под конец: обещал Игорь быть недели через две после отъезда Еранцева и к тому сроку не явился.

Что ж, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Они долго ходили вдоль пруда, пока обоим не стало казаться, что они утаивают друг от друга что-то невероятно важное, и молчать становилось невмоготу.

— Что за народ подобрался? — спросил Игорь, кивнув на шабашников. — Не жалеешь, что приехал?

— Нет, — ответил Еранцев. — А то с этими институтами чуть от работы