Шрифт:
Закладка:
Катя прошла две улицы, пытаясь вспомнить, какими они были десять лет назад, когда она последний раз гуляла по ним. От деревьев, которые раньше тянулись длинной аллеей вдоль дороги, смыкаясь над ней, остались лишь куцые пеньки с тощими побегами. Там, где прежде стоял заброшенный кирпичный дом, теперь располагались магазины, пестрящие рекламой. Здание музыкальной школы, которое в детстве казалось Кате верхом архитектурной мысли, теперь выглядело уныло и бедно. Приехать сюда нужно было хотя бы для того, чтобы понять, как много изменилось в ней самой.
Ориентируясь по карте в телефоне, Катя миновала все закоулки маленького городка и вышла на нужную улицу. Отсчитала три дома от угла и остановилась. Она увидела высокий кирпичный забор. Кованые ворота, увенчанные вензелями, смотрелись неподходяще для окружающей местности и уж тем паче не вписывались в представление о жилище семидесятилетней старушки. Катя сверила адрес по листку и, убедившись, что нашла восьмой дом по улице Садовой, нажала на звонок. Слышно было, как хлопнула входная дверь, как каблучки суетливо застучали по дорожке, как щелкнул замок. Ее встретила высокая женщина, облаченная в просторное платье-кимоно. На ногах у нее были кокетливые тапочки с помпонами и каблучками – символ модниц-домохозяек.
– Здравствуйте, – неуверенно сказала Катя, стараясь отцепить свой взгляд от розовых тапочек. – Я ищу… Любовь Степановну. У меня для нее посылка.
– Тут такие не живут, – коротко ответила женщина. По ее недовольному лицу казалось, что на слова у нее установлен жесткий лимит и она не собирается тратить их на общение с незнакомками.
– Мне дала этот адрес ее подруга и соседка, баб Таня, – Катя предприняла вторую попытку. Вновь безуспешную.
– Девушка, я же сказала, что никаких бабок тут не знаю! – резко произнесла она и, не дожидаясь, пока Катя успеет что-то возразить, хлопнула дверью перед самым ее носом. – Что за глупые почтальонши пошли! – сказала женщина самой себе, но достаточно громко, чтобы Катя это услышала.
Цокая каблучками, женщина ушла, оставив Катю в недоумении и растерянности. Она стояла перед закрытой калиткой и прижимала к груди желтый сверток.
– Деточка. – Катя не сразу поняла, что звали ее. Когда голос раздался ближе, она обернулась. – Ты не Степановну ищешь?
Перед ней возник сухонький дедок, опиравшийся на палку. В другой руке он нес авоську, сквозь которую проглядывал румяный бок хлебной буханки. Катя сразу узнала запах свежей выпечки. Значит, местная хлебопекарня до сих пор работала исправно. Катя ответила деду кивком.
– Так ее уж два года как нет, – сказал дед. По-простецки, без горестных вздохов и скорби. В глазах старика смерть стала обыденным делом, столь же естественным, как дыхание. Катю бросило в дрожь: то ли от самой новости, то ли от интонации, с которой ее озвучили.
– Мне надо передать… – неуверенно произнесла Катя, показывая деду желтый сверток. Хотя передавать эту посылку было уже некому.
– Могу дать адрес ее дочери, – предложил дед, но Катя отрицательно помотала головой и прижала сверток к груди, точно его хотели забрать.
Дед вздохнул и заковылял по тротуару, качая на ходу авоськой. Шаркая ногами в галошах, он дошел до дома на углу и скрылся за забором, скрипнув калиткой на прощанье.
Катя оглядела кованые ворота, представляя, каким было это место два года назад, когда здесь жила старушка. Воображение нарисовало дощатый забор, кусты сирени вдоль дорожки к маленькому дому с зелеными ставнями и галоши, брошенные на крыльце. Еще два года назад это место не слышало стука каблуков нелепых тапочек, не ограждалось от мира высокой каменной изгородью, не блистало роскошью, но было уютным и естественным, точно дворик был частью природы, прирученной человеком.
Катя двинулась дальше по улице и внезапно остановилась. Что-то в этой местности показалось ей знакомым. Она стояла перед покосившимся штакетником, за которым разрослась акация. Сквозь паутину колючих веток проглядывался домик – с облупленной краской, заколоченными ставнями и осыпавшимся с крыши шифером. В нем было практически не узнать тот аккуратный домик с фотографии. В памяти Кати возникли хозяева дома: радостная баб Таня, держащая под руку своего серьезного мужа. Эта картина словно говорила: бороться со временем бесполезно; оно состарит тебя, прочертит на твоем улыбающемся лице морщины, разрушит твой дом, покроет его паутиной поросли, а потом утопит твою жизнь в забвении.
Кате стало не по себе от таких мыслей. Захотелось убежать, но она не могла сдвинуться с места, точно ее приковали к земле. Ноги вдруг стали чугунными и перестали слушаться. Такое же чувство Катя испытывала когда-то в библиотеке. Ей не следовало уходить. Она сделала неуверенный шаг вперед, потом еще один – и оказалась рядом с трухлявым забором. Перекошенный хлипкий штакетник напомнил корявый почерк Ника. Катя толкнула деревянную калитку, и та распахнулась, покачиваясь на ржавых петлях. Прошмыгнув под строительной лентой, ограждающей территорию, Катя оказалась во дворике.
Там, где раньше была дорожка к дому, теперь валялся мусор и ветки. Катя медленно зашагала по трескучему настилу, боясь наступить на стекло. Миновала развалины, которые когда-то служили сараем, но были растащены на доски местными. От сарая остался лишь белесый фундамент, торчащий из земли, как зубы.
Ступени крыльца прогнулись под ее весом. Она не ощущала твердости под ногами – точно вместо сгнивших досок шла по комьям прессованной ваты. Спрятав желтый сверток в рюкзак и вооружившись телефоном, заменившим ей фонарик, Катя потянула дверь на себя. Разбухшее дерево прочно засело в проеме и не поддавалось. Тогда она уперлась ногой в стену дома и с силой потянула дверь обеими руками, а затем, резко рванув на себя, откинулась назад, упершись спиной в перила крыльца. Дверь с тугим скрипом распахнулась, бросив в непрошеную гостью облако пыли и затхлости. Катя закашлялась, закрывая лицо рукавом.
Дверь, открывшись, явила ей хлам и полумрак брошенного жилища. В редких солнечных лучах, пробившихся внутрь, беспокойно кружилась пыль. Катя переступила порог, глядя под ноги, чтобы не споткнуться. Разбитые стекла скалились в рамах мутными осколками, дыра в крыше проплешиной зияла на потолке. Обои с узором в мелкий цветочек ошметками висели на стенах, и милый рисунок на них никак не сочетался с пугающей атмосферой дома. Пол был усеян штукатуркой, падающей с потолка, пустыми банками, осколками и забытыми вещами, которые наверняка были перебраны воришками. Если здесь и оставалось что-то мало-мальски ценное, его вынесли и продали за копейки. Почему-то в этот миг Катя вспомнила тетрадь Шурика с коллекцией объявлений. Да, люди стараются выручить копейку за любой хлам.
Она прошла в другую комнату, некогда служившую кухней. На полу отчетливо виднелся темный квадрат. Очевидно, здесь стоял холодильник, под которым краска на полу сохранилась лучше. Но никакого холодильника в доме не оказалось. Кто-то даже розетки открутил – оголенные провода торчали из стен как щупальца. На подоконнике стоял треснувший керамический горшок с землей. Интересно, что росло в этом горшке десять лет назад: красная герань или привередливый фикус?
За кухней следовала широкая комната – зал. Катя сразу представила, как смотрелся бы у стены книжный шкаф, который баб Таня забрала с собой. Эта комната была захламлена картонными коробками, набитыми старой обувью. Мерзкий, кисловатый запах и копившаяся годами пыль не давали дышать. Прикрыв лицо шарфом, Катя стала изучать содержимое коробок, разыскивая книги. И хотя она видела в новом доме баб Тани целую библиотеку, у нее оставалась надежда, что где-то здесь окажется парочка забытых томов.
Телефон давал немного света, поэтому ей приходилось склоняться над каждой коробкой, чтобы разглядеть содержимое. Но кроме старого хлама, не забытого, а брошенного нарочно,
